Старопланинские легенды - [129]

— Встать! Принять вправо! — громко командует Варенов.

Солдаты встают. В тот же миг раздался оглушительный треск, в воздухе что-то пронзительно запищало, потянуло едким, удушливым запахом, послышались топот и громкие стоны. Не осознав еще, что произошло, но словно подхваченные каким-то вихрем, солдаты кидаются вперед, сбиваясь в кучи, натыкаясь друг на друга. Скоро все приходят в себя. Неподалеку носятся по полю испуганные, сорвавшиеся с привязи кони со съехавшими на сторону вьюками. Последний залп угодил прямо в расположение пулеметной роты. Теперь там уже пусто, лежат лишь трупы убитых солдат и лошадей. Их много, очень много.

X

Взошло и стало припекать солнце. Но когда оно поднялось, сколько времени прошло с тех пор, никто не знал. Порой часы пролетали незаметно и быстро, как минуты, а иногда минуты казались длинней и томительней целого часа.

Обычно (и это стало почти законом) в дни сражений и погода стояла скверная. Лил дождь; темное, безутешное небо, и раскисшая земля, и неприветливые пейзажи — все это создавало такое тягостное, мрачное обрамление, при котором кровавая драма боя не выглядела таким уж вопиющим контрастом. Но сегодня день выдался чудесный: небо чистое, синее, все вокруг залито солнцем, трава свежая, зеленая. Отовсюду веет жизнерадостной и пышной красотой, в каждом цветке, в каждом луче звенит восторженный и властный зов жизни. И все же тысячи людей умирали здесь. На этот раз природа оставалась эгоистичной в своем ликовании, глухой, равнодушно жестокой.

Положение резерва ухудшалось с каждой минутой. Снаряды и шрапнель не настигали их теперь, падали куда-то далеко в сторону, но каждый миг над тесно сгрудившимися группами солдат мог пронестись такой же внезапный, убийственный шквал, как тот, что обрушился только что на пулеметную роту. Стали долетать и пули. В воздухе замирают слабые, жалобные звуки, и то тут, то там, как первые капли дождя, падают на землю глухие, короткие удары. Несколько солдат уже ранено. Ранило в руку и Буцова. Он с самого утра никак не мог найти себе места. Где ни присядет — все ему кажется, что в другом месте удобней, безопасней. И ранило его именно тогда, когда он в последний раз переходил с одного места на другое.

С позиций идут и другие раненые. Длинной и беспорядочной вереницей спускаются они сверху и теряются где-то далеко позади. Раненые тянутся поодиночке, по двое или целыми группами. Они молчаливы и словно оглушены; лица их опалены и прокопчены порохом, губы потрескались, глаза лихорадочно горят. Все просят пить. Потом идут своей дорогой дальше и под пулями и картечью двигаются неспешно, спокойней, чем в самом бою. Большинство из них наивно убеждены, что, будучи ранены, они уже пощажены смертью.

Прямо в расположение седьмой роты сейчас спускается раненый, который еще издали привлекает общее внимание. Это высокий, стройный парень с обнаженной головой, без винтовки, без ранца, без патронной сумки и даже без ремня. Он уже близко, и теперь ясно видна его расстегнутая на груди гимнастерка, вся залитая кровью. Крови столько, что на него тяжело и больно смотреть. Удивительно, как он не падает, откуда берутся у него силы. А он еще идет прямо, легко, свободно, будто ничего и не случилось, и на его открытом лице сияет улыбка. Он разом завоевывает симпатии всех. Варенов поднимается ему навстречу.

— Паренек! — спрашивает он его. — Куда тебя ранило? Тебе не больно?

— Не знаю, господин подпоручик, — без тени страдания в голосе отвечает раненый. — Болеть не болит, только вот много крови вытекло… И все льет да льет!..

— Поторапливайся, — говорит Варенов. — Поторапливайся. Ступай, пусть тебя перевяжут.

Раненый спускается вниз и, поравнявшись с солдатами, просит попить. Димитр подбегает, подает ему свою фляжку.

— Маленько… маленько глотни! Ты того, много не пей! — говорит Димитр.

Солдаты засыпают раненого всевозможными вопросами. Большинство спрашивает о том, о чем уже раньше спрашивали других и на что ответ уже известен. Делается это не для того, чтобы разузнать что-либо, — просто это наивный и добродушный способ выказать свое сочувствие. И никому не приходит в голову, что раненому трудно отвечать. Никола вскипает и обрушивается на товарищей.

— Будет вам! — говорит он. — Что пристали к парню? Иди, иди, паренек, не обращай на них внимания…

— Отставить разговоры! — кричит сверху Варенов. — Не задерживайте солдата!

Галдеж сразу стихает. Раненый улыбается и идет дальше. Но тут раздается запоздалый, одинокий и на редкость задушевный голос:

— Ну, а как турки-то, парень?

Раненый оборачивается. Видна его залитая кровью грудь. Он улыбается.

— Турки? Да там они… Ничего у этих басурманов все равно не выйдет, да вот — возись с ними!

Он спускается вниз, прямой, стройный, заразив всех своей бодростью. В моменты нервного напряжения всякий гипноз, откуда бы он ни исходил, властно овладевает душами. Раненый невольно совершил чудо. Солдаты испытали то чувство примирения со смертью, которое возникает от осознания общности твоей участи с участью множества людей. Все равно положение их непереносимо: стоять под градом пуль и снарядов, быть убитыми или ранеными, самим не вступая в бой! Они готовы идти вперед, только бы все это поскорей кончилось. Среди кустов и скал в расположении двенадцатой роты еще виднеется знамя, укрытое черным чехлом. Оно высится там сейчас упрямо и властно как трагический символ неумолимой судьбы.