Старопланинские легенды - [108]

Перевод Г. Чернейко.

К СВОИМ

После ужина дядя Митуш, Аго и Марин улеглись в защищенном от ветра местечке между двумя копнами. Целый день они работали у молотилки среди грохота, в пыли, под знойным солнцем. Там и при желании невозможно было разговаривать. Их лица, волосы, даже веки покрывала мелкая черная пыль. Все трое были похожи на негров. Глаза с красными воспаленными веками имели жуткий вид. Губы плотно сжаты. А теперь кругом тихо, пыли нет, веет прохладой. Поэтому, хоть они и устали, они не торопятся спать. Им приятно вот так отдохнуть, поговорить, послушать друг друга.

— Ребята, хорошенько укрывайтесь, ночью выпадет роса, холодно будет, — сказал дядя Митуш. — Я по звездам вижу. Вон их как много и как они мерцают…

— Звезда упала, — проговорил Марин. — Умер кто-то.

Рядом зашумела солома, и послышался громкий, гортанный смех Аго.

— Умер! Много ты знаешь! Бабьи сказки это. Бабьи сказки, — со смехом повторял он.

— Не смейся, Аго, — рассердился дядя Митуш. — Ну что ты за человек! Помолчи. Не знаю, ребята, умер кто или нет, а звезды все падают и падают. Во время сербской войны они падали как дождь, и мало ли народу погибло. Сказать по правде, когда я вот так гляжу на звезды, мне всякие такие мысли и лезут в голову. Днем работаешь, не думаешь, глаза на другое смотрят, а вечером… Вон сколько звезд сейчас! Кто их туда насадил? Как там? Что они?

— Ученые говорят, будто и на звездах живут люди, — промолвил Марин.

Аго опять заворочался и зашуршал соломой.

— Дьявола знают твои ученые, — сказал он со злостью.

— Такие все, говорю, мысли приходят по вечерам в голову, — снова начал дядя Митуш. — Спрашиваю себя: а куда нас приведет дорога? Что с нами будет? Почему камень лежит тысячи лет, а человек живет так мало? Почему? Допытываешься, смотришь вверх… И словно кто-то видит тебя оттуда, но ничего не отвечает. Молчит. И все думаешь, думаешь…

Все трое замолкли. Немного спустя дядя Митуш опять заговорил:

— Потому и хочу я съездить в свое село. Живых там у меня никого нет, а покойники есть. Ну, хоть помяну их, по свечке за упокой поставлю, и то хорошо. Поеду, не могу больше. В будущий понедельник и двинусь.

— А? О чем ты? — сонным голосом пробормотал Марин и снова заснул. Аго тоже храпел. Дядя Митуш закутался потеплее и снова устремил взгляд на звезды.

С некоторых пор над этой поездкой дяди Митуша в родное село хуторяне очень часто подшучивали. Он все собирался и все откладывал. А Васил вообще не верил в эту поездку. Ему казалось, что старик всегда жил здесь, здесь и останется до самой смерти.

Дядя Митуш появился на хуторе, можно сказать, молодым. Знали, что у него почти одновременно умерли двое детей, а затем скончалась и жена. Он часто выходил из своей каморки возле хлева с покрасневшими глазами, словно пьяный или заплаканный. Кое-кто поговаривал, что дядя Митуш был в чем-то виноват перед своими детьми, оттого, дескать, и прикладывается тайком к рюмочке. Но хозяевам все равно, что у их слуг на душе, они смотрят только на их работу. А дядя Митуш скоро успокоился, сделался добрым и тихим, вот таким, как сейчас, отлично работал — и этого было достаточно.

В назначенный им понедельник он опять никуда не уехал.

— Смотри, как мало копен осталось, — уговаривал его Васил. — Долго ли их смолотить? И одни управимся. Поезжай себе.

Но дядя Митуш и на этот раз нашел повод отложить отъезд: уж если ехать, то надо ехать в новой одежде. Он пригласил из Сырнена Петра Джумалию, портного, обшивавшего местных крестьян. Петр обосновался в каморке возле хлева и начал шить для дяди Митуша новую одежду.

Старик повеселел. И скорей всего, причина этому была не обновка, а то, что ему опять удалось отсрочить отъезд. Днем он работал у молотилки наравне с молодежью и был чернее всех от пыли. А вечером они с Марином и Аго укладывались между копнами, смотрели на звезды и беседовали.

Однажды недалеко от них кто-то захрустел соломой. Это подошедший к копне вол стал дергать из нее колосья. Аго встал, чтобы его прогнать. Послышался громкий крик, раздались два-три удара.

— Зачем бьешь животное? — сказал дядя Митуш, когда Аго вернулся. — Ведь ударить его — это все равно что ударить ребенка. Откуда ему знать? Ты его научи. А зачем же бить? И в нем тоже душа есть. Если бы животные умели говорить, они были бы как мы. Даже лучше. Ты не думай, они все понимают, только говорить не могут. А вот это-то и тяжко. Ударишь его — молчит. Болит что-нибудь — молчит. Резать будут — молчит. Ихнему мученью конца-края нет.

— А зачем он из копны жрет? Шел бы пастись куда-нибудь, — буркнул Аго, все еще продолжая сердиться.

— Эх, Аго! Ну, подумаешь, какая беда! Нет, ты научись уважать животное, вот что я тебе скажу.

Дядя Митуш умолк. В просвете между двумя копнами из глубины темно-синего неба трепетно мерцали звезды.

— В тех местах, откуда я родом, — заговорил дядя Митуш, — волов называют ангелами. Молодая женщина никогда не перейдет волу дорогу, подождет, пока он не пройдет, а потом пойдет сама. А если придется вола прирезать, мясо не едят.

— Дай-ка мне этого вола, — сказал Аго, — увидишь, каких я колбас из него наделаю.