Старопланинские легенды - [105]

— Съел лапшу, сразу видно… С утра наелся лапши, вот у него и прибавилось сил, — говорил Аго и смеялся своим гортанным смехом.

Проложили еще несколько борозд. От земли стал подыматься пар, в воздухе, будто это звучали струны, слышалось звонкое, отрывистое жужжание: стаи блестящих зеленых мух носились вокруг и садились на горячую от солнца кожу волов. Волов распрягли, и Аго погнал их пастись, а дядюшка Митуш пошел на хутор.

Пока пахали на этом поле, плуг еще несколько раз застревал в пырее и останавливался. Тогда, не теряя времени, меняли волов местами. Балана и Чивгу считали самыми красивыми и самыми лучшими волами — не зря ведь они были такие крупные, белые как снег, с большими оленьими рогами. Но делать было нечего — их, словно развенчивая, ставили в середину упряжки, а на их место, к самому плугу, впрягали Комура и его напарника. И как бы ни застревал плуг, Комур вытягивал его. Дядюшка Митуш похлопывал его по спине, гладил по голове, Аго радовался.

Волов пасли ночью, чтоб их не беспокоили мухи. Утром, как только солнце поднималось над горизонтом, Аго пригонял их, поил у колодца, и начинали пахать. И вот однажды Аго пришел очень рано, еще и солнце не взошло, пришел один.

— Дядя Митуш, пойдем туда, — проговорил он, — вол помирает. Комура раздуло, помирает.

Дядюшка Митуш молча посмотрел на него, подумал, а потом сказал:

— Должно быть, рапсу наелся. Зашел в рапс и наелся, вот его и раздуло. Говорил я тебе, осел паршивый, не пускай волов в рапс, — рассердился он. — Ты чем там занимался? Куда глядел?

Аго насупился, шмыгнул носом и снова повторил:

— Помирает вол…

Дядюшка Митуш сунул руку в сумку, висевшую на стене, куда складывал инструменты, взял что-то и спрятал за кушак, но что это было, Аго не успел заметить. Вместе они поспешили к волам. Их было видно издалека. Они лежали, сбившись в кучу, белея среди зеленой травы, как огромные грибы. Только один вол стоял в стороне. Когда дядюшка Митуш и Аго подошли поближе, то увидели, что это Комур.

На него страшно было смотреть: огромный, раздувшийся, точно баржа, с отвисшим чуть ли не до земли животом. Глядел он тусклыми, затуманенными глазами, изо рта тонкими струйками текла слюна, он еле-еле держался на ногах, того и гляди рухнет на землю. Аго опять запричитал:

— Помирает вол… Помирает славный наш вол…

— Потому и помирает, — обругал его дядюшка Митуш, — что ты ворон считал…

Дядюшка Митуш порылся в кушаке и достал оттуда шило (теперь Аго понял, что́ он взял в сумке), потом подошел к Комуру и стал ощупывать сверху его бок, между ребрами — тыкал пальцами то в одном, то в другом месте, будто чего-то искал. А когда нашел, отметил левой рукой, но сдвинул ее чуть в сторону, а правой вонзил что было сил шило в кожу вола.

Аго изумленно глядел на происходящее. Комур покачал головой — и только. Когда дядюшка Митуш вынул шило, послышался звук: пуф, пуф — будто клапан открылся. Газы, скопившиеся в животе вола, стали выходить. Очень скоро взгляд у Комура посветлел, а раздувшийся, как шар, живот стал опадать.

— Ты не думай, что это шило обыкновенное, — похвастался дядюшка Митуш. — Оно не просто железное, через него электричество пропущено. Ну-ка, давай, поводи вола, нельзя ему стоять на одном месте.

Через несколько дней Комур выздоровел и как ни в чем не бывало стоял около сарая. Даже за эти дни он успел нашкодить: однажды утром, пока люди во дворе не спохватились, отпил молока из ведра. Но и хороший поступок за ним числился: стремительно и тяжело убегая от других волов после какой-то стычки, он чуть не наступил на Галункиного малыша, но, поравнявшись с ним, так резво отпрянул в сторону, что удивил всех, а Галунка от радости заплакала.

И вот сейчас, спокойный, в хорошем расположении духа, он стоит перед сараем и жует свою жвачку. Дядюшка Митуш и Аго едят. Комур уставился на них, жует жвачку и глядит — внимательно и с любопытством.

— Выздоровел Комур, ничего ему не сделалось, — говорит дядюшка Митуш. — И хоть и комолый, а красавец, да и только! Хороший вол, сильный вол. Его да еще одного такого, как он, да какому-нибудь бедняку, они и его бы прокормили, и детей его. Хороший вол… Только вот… прожорлив больно…

Комур уставился на них, перестал жевать, потом с шумом фыркнул.

— Пух! Вот ткнут шилом в бок, тогда узнаешь «пух», — засмеялся Аго.

А дядюшка Митуш, глядя на Комура с особой нежностью, улыбаясь, весело запел:

По зеленому лесу турок шагает,

Трубку курит и дым пускает…

Пух! Пух! — фыркнул Комур.

И снова принялся за свою жвачку. На спину ему сел дрозд, походил по ней, как по скале, потом стал клювом дергать мягкую свалявшуюся шерсть — вол линял. Надергав, сколько ему надо было, дрозд взлетел к себе в гнездо на черепичной крыше.

Перевод Г. Чернейко.

НОЧНОЙ ГОСТЬ

До рассвета оставалось часа два. Дядюшка Митуш и Митко вошли в большой загон для овец, но ничего не было видно. Понемногу глаза стали привыкать к темноте: вдоль изгороди, прижавшись друг к другу или сбившись в кучу посреди загона, лежали и стояли овцы, пережевывая жвачку. Ягнят у них отняли еще на Петров день, они забыли об этом и уже не блеяли. Днем они вдоволь нащипались травы и теперь отдыхали. Лишь временами одна овца фыркнет, другая чихнет, а то захрипит или закашляется, как старуха, да раздастся во тьме дребезжащий звон бубенчика.