Старопланинские легенды - [103]

С этого дня обе кобылки были заперты в особую конюшню и оттуда не выпускались. Там их кормили и поили. Так велел врач. Айя с трудом привыкала к затворнической жизни. Она дергала повод, оборачивалась то в одну, то в другую сторону, чтобы только взглянуть через дверь на солнечный свет там, на воле. Для этого она так скашивала свои сверкающие, огненные глаза, что становились видны красные пленки в углах глаз. Вороная кобылка вела себя терпеливо, но когда беспокоилась Айя, она тоже чувствовала беспокойство, не притрагивалась к еде, прижимала уши и стояла не шелохнувшись.

Иногда дядя Митуш заставал Айю лежащей. По целым дням она почти не ела, стала вялой, ленивой, часто ложилась. Иногда дядя Митуш видел, как обе кобылки, голова к голове, словно обнявшись, чесали друг дружку зубами, одна с одной стороны, другая с другой. Дядя Митуш, охваченный жалостью, задерживался в дверях. Он отлично понимал, что лошади делают это не из-за нужды, а от нежности, от взаимного дружеского чувства.

Как-то раз дядя Митуш, хотя это было ему строго запрещено, переводя Айю от одних яслей к другим, выпустил ее, и она выбежала из конюшни. Крикнули работникам, которые оказались поблизости, чтобы ее поймали. Они сперва только сумели ее загнать на гумно, на то самое гумно, куда она была выпущена вместе со своей сестрой в первый день прибытия сюда. Напрасный труд! Айя изловчилась, взмахнула хвостом и легко, как косуля, перескочила через высокую каменную ограду. Удивленные работники вскрикнули от восхищения, а она с развевающейся гривой, с плывущим по воздуху хвостом умчалась, словно ветер, в чистое поле. Топ-топ-топ, — слышался некоторое время стук ее копыт, а потом все стихло.

Наконец, когда этот безудержный бег и скачка утомили ее до потери сил, она по собственной воле вернулась и остановилась у конюшни. Ноздри ее ходили ходуном, она громко всхрапнула, будто испустила вздох, и замерла; хвост медленно возвращался в спокойное состояние. Будто не замечая дядю Митуша, она позволила взять себя за повод.

Прошло еще довольно много времени. Ветеринарный врач, объезжая свой участок, предложил сделать последний опыт. Васил приобрел у цыган заморенного осла, и врач впрыснул ему кровь, взятую у кобыл.

— Если осел выживет, — сказал он, — значит, кобылки здоровы. А умрет — больны сапом. И ничего больше не останется, как пристрелить их.

Осла заперли в овечий загон. На следующее утро решили проведать его. А ночь перед этим была холодная, дождливая. Пришли — осел лежит мертвый. Васил потерял последнюю надежду. И все же ему не верилось. «Как могут умереть такие красивые, крепкие животные? — думал он. — Как может умереть Айя?…»

Ждали только, когда оформят и подпишут необходимые бумаги. И вот однажды утром, скорее, чем надеялись, приехал ветеринарный фельдшер и с ним жандарм. Васил поспешно куда-то скрылся. Тяжелую обязанность должен был выполнить все тот же дядя Митуш. Донельзя взволнованный, он вошел в конюшню и дрожащими руками стал отвязывать повод. Хотел первой отвязать вороную кобылу, но по ошибке отвязал Айю и вывел ее на длинной веревке из конюшни.

Айя сначала не проявила ни малейшего оживления. Она стояла, подняв голову, и смотрела в поле. Потом два-три раза глубоко втянула в себя воздух и громко фыркнула, будто освобождаясь от какой-то тяжести. После этого стала скакать и резвиться, как ребенок, как маленькая девчушка.

— Эх! Ну! Айя! Ну! — покрикивал дядя Митуш, чувствуя, что глаза у него наполняются слезами.

Вместе с фельдшером и жандармом (жандарм снял карабин и нес его в руке) они направились к оврагу, находящемуся недалеко от хутора. Айя все резвилась. После того как процессия спустилась в овраг, оттуда донеслись один за другим два выстрела.

Не прошло и получаса, как Васил увидел, что дядя Митуш спешит обратно. Он еще издалека что-то громко кричал, махал руками, его брови были сердито нахмурены.

— Ну, что? — спросил Васил.

— Ну, что, что… Зря погубили лошадь. Ничем она не больна, здоровая. Фельдшер разрезал ее, вскрыл здесь, а горло чистое. Простудилась немного, и все. Совершенно здорова. А, да я так и думал…

Поняли, хотя и поздно, что осел умер не от привитой ему болезни, а от простуды. Он и без того был слабый, а тут ночь выдалась холодная, лил дождь пополам со снегом.

Вороная кобылка спаслась от смерти. Долгое время после гибели Айи она то и дело переставала есть и, держа в зубах клочок сена, прислушивалась, а ее черные блестящие глаза готовы были вот-вот выскочить. За один-два года она сильно изменилась: покрупнела, разрослась в костях, потеряла прежнее изящество. Ежегодно у ней родилось по жеребенку, похожему на нее. Но на третий год жеребенок, которого она родила, был совсем другой. Хотя все они появляются на свет рыжими, с тонкими ножками, похожие на косуль, но дядя Митуш сразу увидел, что этот жеребенок походит на Айю, и обрадовался. Он был такой же игривый и жизнерадостный, как Айя. И вороная кобылка ходила за ним по пятам так же, как, бывало, за Айей, вся исполненная нежности, материнской доброты и печали.

Перевод Н. Шестакова.

КОМОЛЫЙ ВОЛ

Пока дядюшка Митуш и Аго ели на террасе дома, недалеко от них, шагах в пяти-шести, остановился Комур — крупный, костистый вол, наполовину черный, наполовину серый. Его короткие, обращенные назад рога были маловаты по размерам туловища, поэтому вол казался комолым. Не шевелясь, словно истукан, он спокойно жевал жвачку, пристально глядя на людей.