Старообрядцы. Другие православные - [7]

Другой консервативный публицист, М. Ремизов, вторит С. Земляному: «Смута, если иметь в виду ее архетипическое проявление в XVII веке, – это осуществляемый в броуновском движении общественный поиск власти. Иначе говоря, благополучно разрешенная смута в той же мере, как и победившая революция, создает между властью и подвластными обновленные формы совместности, позволяющие говорить о “коллективном субъекте”». Вот это рефлектирование последствий и значения смуты есть главный предмет стремлений консервативной идеологии. Идеология или стратегия развития не столько «ищут власть», как думает Ремизов, сколько ищут формы осуществления власти. То есть власть была найдена в лице Михаила и Филарета Романовых, но осознание того, что произошло в результате смуты, пришло в ходе Великого русского раскола и петровского модернизационного кризиса.

М. Ремизов считает, что «вопрос о разрешении смуты – это вопрос о формах мобилизации». В этом с ним трудно согласиться. Получается, что включение РСДРП в захват власти в 1917 г. было переходом смуты в стадию мобилизации, то есть в стадию «революции» («революция начинается в тот момент, когда претендующий на господство новомобилизованный субъект выходит на авансцену»). Как кажется, автор несколько торопится: приход к власти харизматической личности или силы (партии) не означает конца смуты. Специфика процесса именно в том, что именно в ходе смуты на исторической сцене появляется претендент, «самозванец», нелегитимный двойник. И большевики с эсерами были как раз таким коллективным самозванцем.

Как известно, двойничество есть один из самых древних сакральных мифов, которые определяют культуру и социальное поведение людей. У каждой личности в мифологической проекции есть темная ипостась, двойник, антипод. Древний сакральный дуализм Ахурамазды и Ахримана, Одина и Локи, добра и зла отражает представление архаического человека о дуальной структуре мира, где противоположности, инь и ян, взаимодействуя, движут все живое. Каждая личность в нравственном смысле – согласно такой точке зрения – есть поле взаимодействия таких сущностей. Вспомним о народном представлении о бесе и ангеле на разных плечах человека. И сам человек имеет в себе такое внутреннее существо – благое, вынужденное сосуществовать и бороться с внешним, грешным и злым. В социальном и политическом смысле двойник появляется как бастард, «человек в железной маске», злой близнец или, наоборот, как добрая ипостась злодея. Этот двойник нередко стремится вытеснить прототип посредством самозванства, выдавая себя за него.

«Доброго царевича» порешили вроде бы по приказу Годунова. И тогда в царстве, охваченном злом и интригами, появляется двойник – «воскресший» царевич, да не один. В этом самозванстве есть поиск новой сакральности власти, утерянной в ходе смуты. Именно в идеале «народной монархии» сильнее всего выразился идеал «поиска настоящего», когда в наличной власти опознается двойник, захвативший власть. И тогда появляются самозванцы – как правило, выходцы из народа, долженствующие заполнить вакуум легитимности. Двойственность преодолевается в смуте как искушение двойственностью, как вопрошение двойничеством.

Культурно-интеллектуальный аспект Смуты

Вне всякого сомнения, Смута – как первый массовый контакт московлян с польско-литовской культурой – оказала на их культуру и менталитет большое действие. Жители Московской Руси вступили в контакт с носителями европейской культуры. Можно сказать, что европейские культурные вкусы, просеянные через польское сито, стали прививаться теперь и в Московской Руси. Если ранее европейские культурные веяния попадали на русскую почву через Новгород и другими путями, но уже в адаптированном виде, то здесь можно говорить о возникновении целого культурного космоса, параллельного миру Традиции. Вспомним обычаи польских фрейлин Марины Мнишек – обычаи, которые показались московлянам дикими и некультурными.

Главным эффектом Смуты оказалось сначала латентное, а затем и открытое существование двух параллельных культур: традиционной культуры русского народа и его соседей – и мира «моды», престижной западной культуры. Со времен Смуты раздвоенность культуры и разделенность народа только возрастали, так что можно сказать, что именно в результате Смуты была создана культура европеизированной беспочвенной элиты, которая обрела самобытность во многом благодаря усилиям Пушкина, Толстого и Достоевского, русской композиторской школы (Мусоргский, Чайковский, Бородин, Глинка), художников-передвижников и других. Но раздвоенность культуры и интеллектуального пространства осталась. Она, в частности, выразилась в появлении такой группы, как интеллигенция. Именно этой группе было суждено выступить главной идеологической силой Смуты ХХ в. Она же и поплатилась за это в ходе имперского отката при Сталине.

Возникает феномен параллельной истории (две истории, как назвал это А. Дугин): параллельно с «культурной» Россией существует и другая Россия, генерирующая свою народную культуру. Россия в результате Смуты пережила настоящий крах Третьего Рима, крах великого предназначения. Болезненность в национальном вопросе, в самоопределении, в конце концов, и сам «главный русский спор» есть производное этого краха и этой нереализованности. После потрясений наступила опустошенность, прорвавшаяся в попытке «штурма небес» аскетическими энтузиастами капитоновского толка и в «византийском проекте» патриарха Никона. Оба движения выражали разную направленность и разные устремления, – разные, но в целом сводимые к социально-утопическому оптимизму западного толка и эсхатологическому пессимизму несколько монофизитского (то есть дуалистского) характера.