Старое предание - [16]

— Пойдёшь с нами, — сказал он.

Подняв глаза, Самбор встретил устремлённый на него взгляд Виша, и этот взгляд говорил что-то, понятное только им двоим.

Юноша успокоился и встал: он был по-прежнему грустен, но молчал и уже не жаловался на свою участь.

Вздумалось бы кому из княжьих холопов послушать, как заголосили в жилой избе, когда Яга вошла туда, ломая руки, они бы догадались, что это женщины причитают над Самбором. Но ни одна не осмелилась громко завопить, чтоб не признали чужаки, что женщины в доме и прячутся от них. Смерду и его людям принесли поесть, и, прикончив пиво в кадке, все отправились на покой. Виш проводил их в просторный сарай, где им постелили сено. Тут же стояли лошади немца. Хенго тоже пустили в сарай, о нем все уже позабыли, и он сам пришёл сюда ночевать.

Хозяин и Самбор остались одни во дворе. Юноша хотел было начать разговор, но старик кивнул ему, чтобы он следовал за ним, и, выйдя из ворот, повёл его к реке. Над лесом всходила луна. Усевшись на камень, старик долго молчал. Только соловьи заливались в кустах.

— Ты не плачь и не жалуйся, — тихо начал Виш, — никто не знает, где и какая судьба его ждёт. Они хотят взять одного из моих людей, а я и рад им дать… Мне самому это надобно. И не только мне, а и другим.

— Почему же я должен идти? — робко спросил Самбор.

— Потому что ты умнее других, — отвечал старик, — и у тебя острые глаза и язык; потому, что ты привязан к нам больше, чем другие, а я доверяю тебе и люблю тебя. Ты ведь чужой, а дорог мне, как сын. Я послал бы сына, но оба они работники — землепашцы и охотники, бортники и пахари, а ты все песни поешь, но думать умеешь.

Он с минуту помолчал, вслушиваясь в ночную тишину, и снова заговорил, понизив голос:

— Слушай, Самбор, не на погибель я тебя посылаю и не охотой, а нужда заставляет. Важные дела готовятся у нас: князь со своей роднёй хотят нас за глотку схватить, в невольники постричь и всех онемечить. В сговоре они с немцами. Нам уже невмочь… А мы и знать не будем, что они там затевают, пока не накинут нам на шею петлю. Ты иди, смотри, слушай: насторожи уши. Нам надо знать, что у них делается. Затем-то я и посылаю тебя… Закрой рот и открой глаза, будь послушен… кланяйся им пониже… а нас не забывай. Время от времени будет туда кто-нибудь приходить с гостинцами, с поклоном… ты им расскажешь, что услыхал. Настала пора… настала пора… либо Лешеки наденут на нас петлю, либо мы их прогоним и передушим… Но — тсс!

Старик приложил палец к губам. Самбор склонился перед ним и обнял его колена.

— Ох! — вздохнул он. — Идти к чужим людям, оставить вас — тяжёлая это доля. Я думал, с вами началась моя жизнь, у вас она и кончится.

Виш прервал его.

— Не на век ты туда идёшь, — сказал он тихо, — настанет время, мы позовём тебя — и ты возвратишься… Там ты многому научишься, многое увидишь, узнаешь, остерегаться тебя они не станут… На Купалу[16] и на Коляду [17]тебя отпустят ко мне… А от городища до нас — не на край света!

И старец погладил его по голове… Но, несмотря на его обещание, Самбор не повеселел, тяжко было у него на сердце.

— Отец мой, — шепнул он с тоской, — что ты ни прикажешь, я всему повинуюсь. Но у вас я жил, как вольный, там буду в путах и в страхе. Здесь все мы ваши дети, там все невольники. Горек хлеб, когда ешь его в неволе.

Виш, словно не желая слушать жалоб, не отвечал ему.

— Смотри и учись, — повторял он, — и все запоминай. Нам всем оттуда грозит неволя, если мы не подумаем о себе. А кто из нас знает, что они там, в своей волчьей яме, варят да жарят? Ни у кого из кметов нет там своего человека. Я посылаю туда тебя, чтобы твой глаз был там вместо моего. Князь — лютый зверь, но он любит поклоны, так кланяйся ему, постарайся снискать его милость, и от тебя не будут таиться. Они там все пьянствуют, а спьяна выболтают, что у них у трезвых на уме.

Старец шептал все тише, изредка похлопывая юношу по плечу… Тот стоял мрачный, понуря голову. Луна уже высоко поднялась и ярко сияла, отражаясь в реке, когда они разошлись после долгой беседы. Самбор остался во дворе и стоял, как прикованный, прислонясь к воротам. Подбежали собаки и стали к нему ластиться — он их погладил. Где-то пели соловьи, квакали лягушки, на болоте ухала выпь. Он слушал эту ночную музыку лесов, точно хотел запечатлеть её в памяти, зная, что не скоро снова её услышит.

Сон бежал от него, он сел на пень и просидел всю ночь до утра.

В доме уже хлопотали по хозяйству, когда Самбор, обойдя двор, встал у чёрного хода, видно надеясь кого— то там встретить.

Первая вышла Яга и поспешила к нему.

— Самбор, милый, не тревожься, не тоскуй — ты вернёшься, — а сама утёрла фартуком слезу. Вдруг в полуоткрытых дверях показалась Дива, медленно, в глубокой задумчивости заплетая косу. Взглянув на юношу, она грустно ему улыбнулась.

— Что ты стоишь невесел? — неторопливо заговорила она протяжным, как песня, ровным голосом. — Что с тобой? И не стыдно ль тебе приходить со страхом в душе и слезами на глазах? Не каждому суждено сидеть дома на покое. Разные бывают судьбы, разные доли. Не унывай! Иногда я вижу, вижу далёкое, ясно вижу, иногда я угадываю будущее… Не печалься, Самбор. Никакая беда тебе не грозит.