Старики и Бледный Блупер - [45]
Адреналин ударяет в голову.
Алиса пожимает плечами, опускает гранатомет, поднимает вверх два больших пальца — его обычный знак «Чисто!». Он словно говорит нам: «Я крут настолько, что даже ошибаюсь по делу».
Правая рука Ковбоя снова рассекает воздух, и мы, поправив навешанное на нас снаряжение так, чтоб поменьше резало, двигаемся дальше, бурча себе под нос и ругаясь. Наши мысли снова уплывают в эротические сны о торчащих сосках Мэри-Джейн Гнилописьки и в Мечту о великом пореве дома, в черно-белое любительское кино, в котором наши воспоминания несколько отличаются от того, как все было на самом деле, к ярким акварельным картинкам славного дня вылета домой, дата которого обведена красным кружком на календаре любого старика. Она у каждого своя, но смысл ее един для всех — «Домой!».
Алиса снова останавливается. Его рука в перчатке дотягивается до огромной желтой орхидеи и вырывает ее из сплетений лиан. Став по стойке «смирно», Алиса вставляет жирный, сочный стебель в кожаную петлю на своем жилете из шкуры бенгальского тигра. Спереди на жилете эти петли пришиты в несколько рядов, и в них болтаются две дюжины гранат для М79.
Алисина синяя холщовая хозяйственная сумка болтается у него на плече. Сумка вся испещрена картинками, автографами, похабными рисунками и человечками — по числу убитых солдат противника на личном счету Алисы.
На синей холщовой хозяйственной сумке — уже начавшие выцветать черные печатные буквы: «Кабаны Дельта 1/5. Мы торгуем смертью, и если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, ибо я сам есть зло», и совсем свежая надпись «Не стрелять — старик» с пририсованной картинкой: каска на паре ботинок.
Продвигаясь по узкой тропе, Алиса мурлычет себе под нос: «Заходи — будешь сыт и пьян… к Алисе в ресторан…»
Ковбой останавливается, поворачивается, срывает с головы заляпанный перламутровый «стетсон».
— Привал.
Зеленые морпехи из зеленой машины, рассаживаемся на обочине.
— Надо бы вьетконговскую пряжку для ремня засувенирить. — говорит Донлон, наш радист. — Серебристую такую, со звездой. Надо что-нибудь путное домой привезти, а то гражданские там еще подумают, что я тут был крысой штабной, все это время на машинке стучал. Я ведь, типа старик уже — тридцать девять до подъема.
Я говорю:
— Ты не старик еще. Вот я — двадцать два до подъема, прикинь?
— Тоже ерунда, — говорит Скотомудила. — Вот Алиса — настоящий старик.
Алиса хвастается:
— Двенадцать дней в стране — и подъем, девчонки, прикиньте. Я старик, спору нет. Блин, такой старый, что нагнуться утром не могу, носки надеть.
Я фыркаю:
— Это еще не совсем старик, Джангл Банни. Вот Док — тот боку старик. Девять дней до подъема. Так, Док? Ты ведь дни уже по пальцам считаешь?
Док Джей жует консервированные персики из банки.
— Мне надо еще раз продлить.
Все замолкают. На этот раз Доку Джею остаться не разрешат. Док Джей уже два года во Вьетнаме, и все это время лечит и лечит тяжелые ранения, обладая лишь поверхностной медицинской подготовкой. Док Джей хочет спасти всех раненых, даже тех, кто убит и похоронен много месяцев назад. Каждую ночь мертвые морпехи зазывают его в свои могилы. Неделю назад наш ротный поднял футбольный мяч, валявшийся на тропе. Мяч разорвал его на две части. Док Джей попытался связать капитана обратно перевязочными пакетами, но не вышло. И тогда он залился смехом, как малыш над мультиками у телевизора.
— Я тоже продлю! — заявляет салага, сдвигая итальянские темные очки на лоб. — А вы как?
— Иди в жопу, салага, — не поднимая головы, говорит ему Скотомудила. Мудила уложил свой пулемет M60 на колени и натирает черную ванадиевую сталь белой тряпицей. — Ты в стране еще без году неделя, а уж говна соленей. Ты еще даже не родился, салага. Не торопись, родной, сначала дней в стране набери чуток, тогда я разрешу тебе рот открывать. Во-во, немного дней в стране, ептать.
— Ганг хо! — говорю ему, скаля зубы.
Скотомудила отвечает: «Пошел ты, Джокер». Он начинает разбирать пулемет.
Посылаю Мудиле воздушный поцелуй. Скотомудила — та еще свинья, спору нет, но в нем еще и силы со злобой немеренно, он … внушает некоторую терпимость к своим выходкам.
— Джокер думает, он себе образцовую программу составил, — обращается Мудила к салаге. — После ротации в Мир в Голливуд собрался. Если я его раньше не похерю. Будет этим, как там того мудака зовут… Пол Ньюман, ептать.
Скотомудила вытаскивает колоду. Карты давно затрепаны, засалены, на них фотографии тихуанских блядей. Тихуанские бляди выразительно общаются с ослами и здоровенными кобелями.
Скотомудила раздает по покерной сдаче себе и салаге.
Салага какое-то время медлит, но затем все же берет в руки карты.
Скотомудила расстегивает пряжки на рюкзаке и вытаскивает коричневую пластмассовую коробку с набором покерных фишек — красных, белых и голубых. Звер достает из коробки стопку пластмассовых фишек и бросает их на палубу перед салагой.
— Откуда родом, засранец?
— Из Техаса, сэр.
— Сэр, ептать. Тут тебе не Пэррис-Айленд, да и командиром я хер когда стану. Хрен там. Я теперь даже не заместитель командира отделения. Я теперь рядовой — самое популярное звание в морской пехоте. У меня больше операций, больше убитых на счету, больше боевого стажа, чем у любого в этом взводе, включая Ковбоя.
