Старик и ангел - [63]

— Говно тут все кругом, — говорил один, тот, что с окладистой бородою, — и никто мне не докажет, что не говно.

— А я и не доказываю, что не говно, — возражал тот, что был менее пузат, — я только говорю, что если все изменится, то будет такое же говно.

— Нет, — сильно горячась, оспаривал первый, — говно, но не такое, а вот когда изменится и станет такое же говно, то я и скажу, что говно.

— Будет даже худшее говно, — еще более горячился второй, — потому что людей вожаки подставляют под черную струю, а как только хотя бы один человек утонет в черной струе, так начнется такой кошмар, что ты первый о сегодняшнем говне пожалеешь.

— Ничего ты мне этим не доказал, — стоял на своем первый, — потому что говно оно и есть говно.

Увлеченный этим политическим спором, почти полностью состоящим из единственного слова «говно», Сергей Григорьевич даже перестал чувствовать боль в рассеченной брови и попытался вмешаться в дискуссию.

— Не в том дело, мне кажется, господа, — сказал он тихим голосом, подобающим раненому, — что есть большее или меньшее говно само по себе, а в том, какое говно опаснее для страны и, в конце концов, для нас с вами, господа. Простите, что вмешиваюсь…

Спорящие осеклись и с изумлением уставились на ожившего.

— Твой, вот ты с ним и беседуй, — после паузы сказал более бородатый. — Не хватает еще мне с твоими персонажами спорить.

— Не персонаж, а главный и даже отчасти лирический герой, — обиженно ответил менее заросший. — Не последняя фигура, если уж говорить о серьезных вещах. Он, между прочим, несколько раз формулировал совершенно независимо от меня очень важные вещи…

Сергей Григорьевич, вложивший все физические и большую часть интеллектуальных возможностей в свою реплику, лежал молча.

— Видите ли, Сергей Григорьевич, — обратился к нему пегий, — пришло, пожалуй, время посвятить вас в суть дела, а то вы всяческие испытания терпите, а за что и почему — толком не знаете. Я ведь полковнику намеренно ни малейшей способности к связному изложению не дал, чтобы вас и сюжет в напряжении держать…

— Да уж, благодарю вас, постарались, — обиженно отвечал Кузнецов. — Но, собственно, кто вы такой? Полковников ФСБ наделяете красноречием или, напротив, оставляете им одно мычание… Неужто?..

— Совершенно верно предположили, — кивнул собеседник нашего героя. — Я именно и есть автор всей этой херни, за которую, уверяю вас, еще получу свое со всех сторон … Я все это выдумал, как все и всегда сочинители выдумывали. Используя в качестве строительного материала свои воспоминания, в качестве каркаса — почти свою биографию, а в качестве архитектурного плана — свои представления о мире и нашей жизни. Я все придумал. И жену вашу, парижанку собственноручную. И полковника Михайлова Петра Иваныча, доброго чекиста. И мотоциклистов. И старуху с прозвищем Айлбибэк, впоследствии стертым из текста. И сворачивающееся в трубу Шоссе, в которое чуть сам не попался. И митинг так называемого офисного планктона. И всю эту болтовню о бессмертии, о повторно живущих. И прочую самодеятельную метафизику. Исключительно для внушения читателю близких мне сомнительных идей неучастия во Зле и все искупающей любви…

— Что ж, — за несколько минут осознав услышанное, со вздохом спросил Кузнецов, — и инфаркта у меня не было? И относительно отдавших Богу душу, а затем получивших ее снова во временное пользование просто выдумка? И Сатана, который…

— Вот уж что хренотень так хренотень, — вмешался седобородый. — Я ему, — он ткнул немного скрюченным пальцем в сторону самозваного демиурга, — сразу сказал: не пиши ты насчет Сатаны, что он всех реанимированных за жопу берет. Глупость это. Вот, пожалуйста, я: инфаркт, реанимация, стенты, и что? Выходит, что я теперь Черту служу? Нет уж, извините — глупость… Лекарства надо пить и двигаться больше, вот и все. А вот про мотоциклистов — это правильно, смешно к тому же…

Он некоторое время молча пыхтел и вдруг неожиданно закончил:

— Но право имеет. Автор — хозяин-барин.

Пегий хозяин-барин молча пожал плечами.

Пауза становилась бесконечной.

Наконец Сергей Григорьевич решился.

— А никто не говорил вам, малопочтенный, — обратился он, не поворачивая головы, к своему создателю, — что занятие ваше совершенно бессовестное? И уж если кто и служит Сатане, терзая ни в чем не виноватых персонажей вроде меня, играя с Добром и Злом, то это ваш брат? Это ж вы и паскудную молодость мою придумали, и всю мою мерзкую и бессмысленную жизнь!.. А что души у меня нет — тоже игрушки ваши? Эх вы, а еще приличный на вид господин… Чего ж тогда стоит ваша гражданская сатира, если отдельный человек для вас — так, инструмент…

Но собеседник перебил его.

— На благодарность я уже давно не рассчитываю, — со сдержанным бешенством заговорил сочинитель, — однако ж и такого, простите, хамства терпеть не желаю. А не хотите ли припомнить тень с белыми крыльями, миленький-любименький и прочие приметы счастья? Таню-то вам кто послал, кто любовь придумал, а? Не изволите ли признать, что и вообще любовь мы, фантазеры и вруны, придумали? А без нас было бы одно скотство и скука?! Да что с вами говорить… Не желаю со своим же порождением препираться. Всё, отдаю вас судьбе. Куда текст вывезет, там и будете доживать до эпилога. Прощайте.