Старьёвщик - [18]

Цитируя деятелей, соотнося их возрасты и первые публикации, доходы и ожидания, Хорс Брин, художник-карикатурист «Нью-Йорк таймс», объявил, что «перегруженность искусством» повсеместно разрушает вдохновение молодых художников. Татео Молдини начал в Италии собственную кампанию по избавлению церквей от произведений средневекового искусства и полотен эпохи Возрождения, чтобы «мог расцвести новый Ренессанс». Осики Хаде рассказывал о музеях, чьи запасники превосходят сами галереи по размерам раз в десять. Гость сан-францисского ток-шоу Джерри Брайт говорил об отчаянии и апатии молодежи, погребенной под гораздо большим количеством книг, записей и фильмов, чем они в состоянии прочитать, прослушать или просмотреть. Парад экспертов-свидетелей все не кончался, заставляя «Уолл-стрит джорнэл» предположить, что Дамарис (как глава адвокатов) пытается использовать тот самый избыток информации, за нападки на который судится ее движение.

Большинство осуждало перегруженность искусством, но некоторые честно сознавались, что собирались не подрезать, а выкорчевать дерево искусства. «Настало время человечеству заняться новыми проектами», – заявил Шерри Незерленд, новый панк и критик из газеты «Обыватель Глазго», открыто посвященной идее принадлежности искусства (как, собственно, и Глазго, и самой Англии) к прошлому. Поразительно, но неудивительно, что ни одна из сторон не защищала незыблемость искусства. Музеи переполнялись. Единственными, кто противостоял действиям александрийцев, стали родственники и любимые пострадавших людей. Заключительную речь Дамарис, в которой она призвала покончить с «перегруженностью искусством и развлечениями», «Вэраети» назвала лучшим представлением кинозвезды за двадцать лет, с того времени, как она сыграла роль адвоката в «Игре Ирода». Ее лицо появилось не только на обложках бульварной прессы, но и в колонках новостей серьезных изданий. Вдохновленные судом – как считало большинство, – последовали новые волны взрывов и «всплесков» (разрушений книг и картин без помощи пламени, токсичными жидкостями) в европейских и американских городах. Именно один из них, взрыв в видео– и игротеке в Колорадо и случайная смерть служащей и ее одиннадцатимесячного сына, послужил началом раскола среди александрийцев.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

– Кому ты звонишь? – повторила Генри.

Я повесил трубку. Как долго я просидел во сне, слушая лай несуществующих собак? Генри стояла в дверях кухни в своей длинной юбке и свитере с синими птицами, держа в руках пакет с продуктами.

– Моя собака болеет… Что случилось с альбомом? – требовательно спросил я. – Это твой дом?

Вместо ответа она поставила продукты на стол и начала их распаковывать.

– Не вставай, тебе нельзя сгибать ногу. Хочешь чаю?

– Я хочу знать, что происходит.

Она достала из коробки одну из этих новых саморазогревающихся банок. Заварила нам по чашке чая и села за узенький стол.

– Очевидно, ты у меня, – ответила Генри, – на Бэй-Ридж. Стрельбу помнишь?

– Хуже, – сказал я.

Я перевел дисплей телефона на заголовки и подтолкнул аппарат к ней: «Стрельба в подпольном клубе». Генри посмотрела и оттолкнула обратно.

– Я читала статью. Чистая ложь.

Я в любом случае не мог прочитать ее. Потому что подписывался только на заголовки, не на новости. Но сообщать об этом Генри нет никакой необходимости. Я пошел в атаку:

– Вы, ребята, попали в передрягу. Вы солгали служащему Бюро. Украли альбом. Похитили служащего Бюро. Забрали его сотню.

– Какую сотню?

– Сотню, которую я отдал твоему дружку Бобу за проигрыватель. Можешь перестать притворяться, будто он не бутлегер. Или еще хуже, александриец.

– Я не притворяюсь, – сказала она. – А ты должен благодарить Боба за то, что он спас тебе жизнь. Ты бы истек кровью. Он положил какую-то штуковину на твою ногу.

– Куппер, – поправил я. – Я все о нем знаю. В нем есть что-то, что сообщает подробности. Оно также рассказало мне, что куппер может ставить и снимать только врач.

– Ну и?– Если он наложил куппер, налицо еще одно преступление!

Я уже стоял, облокотившись на стол. Почти в истерике.

Потом я увидел, что синие птицы совершенно исчезли со свитера Генри. Он стал серым, как облако. Ее глаза наполнились слезами, которые, казалось, вот-вот прольются. Мне вдруг стало ее жалко. Может, во всем виноват куппер?

Я рухнул обратно на стул и понизил голос:

– Мне вообще не следовало ввязываться. Я просто хотел проигрыватель. Я заберу свой альбом и вернусь домой. Где мой лектро?

– Внизу на улице. Припаркован за углом. Я перевернула коврики, чтобы кровь не бросалась в глаза.

– Теперь мне нужен только мой альбом, и я уберусь отсюда.

– Боб спас его.

– Ну так позвони ему. Ладно?

– Я никогда не звоню ему, он звонит. У меня даже номера его нет.

– Ты понимаешь, насколько это подозрительно? – спросил я.

Мне снова захотелось спать.

– Я уверена, он вечером придет сюда, – сказала Генри, наливая еще чая. – Тебе все равно пластинка до конца месяца не понадобится.

– Что?

– Учет. Только тогда Достойная улица обнаружит, что альбома нет в сумке.

Я моментально проснулся. – Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Знаю, потому что я александрийка, – сказала она наконец. – Или почти. Именно поэтому я подружилась с тобой. Александрийцы всегда ищут контакта со служащими Бюро. Потом ты пришел в школу Чарли Роуза. Я никогда не думала, что все закончится стрельбой.