Старец Григорий Распутин и его поклонницы - [15]

 Так… так… знаю, я ему много посылал этих самых прошениев: Сначала он исполнял, как и следует быть, с охотой, ну, а теперь — не того…

— Что же? Отказывается?

— Ну, нет, не то штоб отказывается, но только не по-прежнему. Недавно я ему одиннадцать прошениев послал, а он из них всего только шесть исполнил.

— Ну, что же, — заметила Ксения Владимировна, — шесть из одиннадцати. Ведь это же очень хорошо.

— Чего тут хорошего, — с хмурым, недовольным видом буркнул Распутин. — Нет, не буду я посылать ему…

Он взял прошение, разорвал его и бросил в камин.

Третье прошение было от какой-то купеческой вдовы, которая слезно жаловалась на свою судьбу, так как после смерти мужа дела пришли в полное расстройство; не зная, как выйти из тяжкого положения, она умоляет "пророка" помолиться за нее и помочь ей "сколько возможно".

— Отложи, — внушительно сказал "старец", обращаясь к Ксении Владимировне, и, подавая ей другое письмо, прибавил: — На-ка, почитай энто письмо.

Торговец лесом с Волги сообщал об упадке торговли и о пожаре, который уничтожил его дом со всем двором и имуществом. Просил о помощи.

— Ну-ка, исшо, — сказал отец Григорий, подавая Ксении Владимировне последнее письмо.

В нем петроградская "трезвенница", последовательница "братца Иоанна Чурикова", содержательница меблированных комнат, просила Распутина похлопотать и посодействовать, чтобы были разрешены собрания и проповеди братца, неправильно запрещенные по проискам мессионеров.

В письме много говорилось об огромных связях и влиянии "прозорливца" в высоких кругах и выражалась уверенность, что если он только захочет, то все будет сделано согласно его желанию.

— Надо бы помочь, — сказал Распутин, — я энту женщину знаю. Да и братца знаю.

Подумав несколько минут, он встал, вышел в другую комнату, принес оттуда чернильницу и перо и начал что-то писать на прошении "трезвенницы".

В корявых пальцах неловко торчало перо. Старательно выводя какие-то каракули, "старец" все время сопел.

Закончив писание, он передал прошение Ксении Владимировне, заметив:

— Надо бы припечатать. Завтра энта женщина придет за ответом, я ей отдам пакет, а она отнесет его к Данскому.

— К Данскому, помощнику С.

Старец назвал немецкую фамилию лица, стоявшего тогда во главе духовного управления.[8]

 — Боже мой, но ведь он же обидится на вас! — воскликнула Ксения Владимировна. — Что вы тут написали!

Она передала мне прошение, на полях которого крупными каракулями красовалась резолюция:

"Петруся зделай етим людям што можна.

 Григорий".

— Кто такой этот Петруся? — спросил я у Распутина. — А Петр Степаныч… Петр Степаныч Данской…[9]

И ты это напрасно, — сказал "пророк", обращаясь к Ксении Владимировне, — ничаво он не обидится… Не впервой.

— Однако как-никак он все-таки сановник… Если не ошибаюсь, тайный советник… на правах товарища министра, — говорила деловым тоном Ксения Владимировна.

— Пущай его!.. Для кого — советник, а для меня — Петруся.

Ксения Владимировна, пожав плечами, начала заклеивать конверт с прошением "трезвенницы".

— Ну, спасибо, — сказал Григорий Ефимович, — завтра отдам ей, когда она придет… Ко мне много народу ходит. Каждый день. Приходи как-нибудь поутру, часов в девять — увидишь, сколько у меня всякого народа бывает, — сказал Распутин Ксении Владимировне.

— Кто же больше всего обращается к вам? — спросил я.

— Разные.. И серый народ, и из чистой публики… Много духовных обращается.

— Священники? — спросил я.

— Да, и священники, и монашествующие… и синодские… всякого сословия.

— А духовных вы куда же направляете?

— Как куда? — переспросил "отец Григорий". — Да тоже к разным лицам, глядя по делу… Больше к Петрусе, — он завсегда сделает, что нужно… Услужливый на редкость…

В течение вечера Ксения Владимировна несколько раз пыталась завести разговор на тему о причинах влияния "старца" вообще и в особенности его успеха у женщин. Нужно отдать ей справедливость, она делала это очень тонко, искусно, дипломатически. Однако "пророк" не поддавался на удочку. Он явно не желал касаться этих вопросов; в его глазах загорались какие-то беспокойные огоньки, он хмурился и подозрительно посматривал то на свою собеседницу, то на меня. Очевидно, он не находил удобным вести разговор на эти темы в присутствии третьего лица.

Со своей стороны он поинтересовался узнать, как я прихожусь Ксении Владимировне.

— Он мой дядя, — выпалила она, смотря на "прозорливца" невинными глазами.

Думаю, что "пророк" не поверил этому, хотя он и не подал никакого вида, а только спросил, с чьей стороны я прихожусь дядей.

— Со стороны матери, — импровизировала Ксения Владимировна.

— А кто твой отец? — полюбопытствовал Григорий Ефимович.

— Генерал, — с гордым видом бросила Ксения Владимировна.

Распутин все еще сохранял сумрачный, нахохленный вид, говорил мало и сдержанно, но взгляд его все чаще и чаще останавливался на его молодой собеседнице. Все время, пока Ксения Владимировна читала письма, он не спускал с нее глаз.

"Уж не гипнотизирует ли он ее?" — думалось мне.

Ксения Владимировна, сидя на маленькой кушетке, как-то лукаво и в то же время иронически посматривала на "пророка".