Старая зайчиха - [9]
Она. Миша, ну хватит, а? Какой знак?
Он. Да такой. Ладно. Не буду. Что ныть? Просто думаю: что от меня останется? Ничего. Никого не успокоил, никому добра не сделал. Помру – как одуванчик у дороги. Взял, поцвел, наелся пыли дорожной и умер. Вот и я. Если бы с начала. Если бы…
Она(плачет). Что ты сидишь тут передо мной, весь такой забинтованный? Что ты мне тут изображаешь? Хватит!
Он. Я не забинтованный.
Она. Забинтованный!
Молчат. Она плачет. Он достал из кармана что-то, протянул ей.
На.
Она. Что?
Он. Возьми.
Она. Что это?
Он. Ложечка-лопаточка от той женщины.
Она. Зачем она мне? Миша, не пугай меня! Ну, зачем она мне?!
Он. Если со мной что-то случится – пусть у тебя будет эта вещь, которая будет напоминать обо мне.
Она вскочила, кричит:
Она. Замолчи, замолчи, замолчи! Мы бессмертны, мы бессмертны, мы будем жить вечно, замолчи, нет смерти, мы будем жить всегда, ты врешь, бессмертны, бессмертны, не одуванчики, а бессмертники, бессмертники, бессмертники, мы будем жить всегда, всегда, вечно, замолчи, замолчи, замолчи!!!
Молчание.
Он. Прости, Таня.
Она. Прощаю. Прощаю вас всех. Господи, всю, всю, всю жизнь я жду чего-то. Я жду и жду! Прождала. Будто на остановке простояла. Хотя – так все. Все жду, жду и жду! Вот сейчас – звонок, письмо или что-то еще, и обязательно станет лучше. Обязательно! Потом приходит письмо, звонок или что-то еще, и то, чего ты ждал, – выглядит не так, как ты представлял себе это. Надо как-то на старости лет хотя бы научиться – не ждать ничего. В «Женитьбе Бальзаминова» говорится: «Вот как если чему быть, так обязательно сон приснится». И ответ: «А чему быть-то? Быть-то нечему». Вот именно. Быть-то нечему. Не жди нечего. Дни пролетают со свистом пули. Или еще быстрее. У меня дома три кошки. Каждый день я бегаю со свадьбы на свадьбу, с концерта на концерт, чтоб заработать денег на пропитание, на унитаз, зараза! Приползаю, прихожу домой в двенадцать, в час ночи, и каждый вечер повторяется такая картина: все коты и кошки – а их у меня три, как и положено у старой девы! – толпятся в коридоре – недовольны, их разбудили, бедных, они зевают, хвосты трубами, а кот по имени Бомж сидит у закрытой двери – я закрываю одну комнату от них, чтоб днем не ползали, меньше грязи было бы. Вот он сидит и смотрит на меня, оглядываясь: мол, пусти быстрее, мне туда надо. Ему все время туда надо зачем-то. Как будто там медом намазано или колбаса там для него лежит. Ему туда надо! Он делает это каждый вечер вот уже много лет, и я, встречая его этот взгляд нетерпеливый, открываю ему дверь в ту комнату и, когда он пробегает туда, я понимаю: день закончился. Сейчас еще что-то по дому, какие-то дела, но вообще – день прошел. Он пролетел. Он исчез. И так – каждый вечер: взгляд Бомжа, открытая дверь – конец дня. А тут еще приполз жук. Зимой, а жук. Черный большой, приполз и сел посреди комнаты, я его спрятала от кошек, он живет у меня в коробке, я его кормлю. Вот, теперь я поняла. Это мне знак был! Это все ты!
Молчат.
Он. Слушай, Танька, а давай выпьем, а?
Она. Чего?
Он. Я говорю: налить?
Она. Налить. Наплакалась я, нанервничалась, давай. Наливай мне в граненый стакан по Марусин поясок.
Он. Как раньше, до полоски?
Она. По Марусин поясок. До полоски. Выпью, плевать, чего теперь.
Выпили по очереди из одного стакана.
Помолчали.
Он. Ну, все. Пока. Пошел?
Она. Давай, иди. Все. А костру разгораться не хочется. Иди, Минтай. Иди, папа Заяц. Иди. Пока.
Молчат.
Стой. Стой ты. Знаешь, концерт все-таки состоится.
Он. Ну вот, выпила, Танюха, раздухарилась. Я ж сказал – это я все…
Она. Молчи, Папа Заяц! Концерт должен состояться!
Она встала, залезла с ногами на подоконник, делает на стекле «ноженьки», бормочет:
Я все равно пойду петь. Это моя работа! Я прям вижу все. Все, как будет. А будет вот так! Слышишь? Вот – площадь. Милиция, наш «Кадиллак». Я и со мной три черномазых девчонки вылезаем из машины, проходим сквозь строй милиционеров и ни одна падла не догадывается, что мы не негритянки, потому что мы – артистки! Мы так идем! Мы несем свое черное тело среди них всех! Молчать, русские, иностранные артисты идут! Морозяка, а мы в колготочках! А мы в высоких каблуках, а все вокруг в валенках! А мы идем на сцену, выходим и поем… Как мы поем! Вам и не снилось! Вы так никогда не сможете! Как пляшем! Никто и представить себе не может, что так можно! Мы плачем и поем, хохочем и поем, плачем, хохочем, но – поем! Бегут слезы у нас у всех, черный грим размазывается, и с нами плачет вся площадь замороженная, вся площадь все понимает без перевода, вся площадь мечтает, как в песне – мечтает про какие-то пальмы, про берег, про пляж, про загар, про сомбреро – не про хрущевки поем мы, нет! А про что-то другое, про другую жизнь! Как мы поем! Как перед смертью! Как в последний раз! Но мы ведь знаем, что это не в последний раз, потому что мы и вправду – бессмертны…
Молчат.
Он. Типа-графия и оппа-зиция.
Она. Иди. Прощай.
Он. Пошел. (Пауза.) Э, Женуария?
Она. Чего?
Он. Шевели оковалками.
Она. В смысле?
Он. Да в смысле! Тип-па!
Она. Отстань.
Он. Графия!
Она. Отвали, сказала.
Он. Оп-па!
Она. Что, ну, что?
Любительскому ансамблю народной песни «Наитие» – 10 лет. В нем поют пять женщин-инвалидов «возраста дожития». Юбилейный отчетный концерт становится поводом для воспоминаний, возобновления вековых ссор и сплочения – под угрозой «ребрендинга» и неожиданного прихода солистки в прежде равноправный коллектив.
Монолог в одном действии. Написана в июле 1991 года. Главная героиня Елена Андреевна много лет назад была изгнана из СССР за антисоветскую деятельность. Прошли годы, и вот теперь, вдали от прекрасной и ненавистной Родины, никому не нужная в Америке, живя в центре Манхэттена, Елена Андреевна вспоминает… Нет, она вспоминает свою последнюю любовь – Патриса: «Кто-то запомнил первую любовь, а я – запомнила последнюю…» – говорит героиня пьесы.
Амалия Носферату пригласила в гости человека из Театра, чтобы отдать ему для спектакля ненужные вещи. Оказалось, что отдает она ему всю свою жизнь. А может быть, это вовсе и не однофамилица знаменитого вампира, а сам автор пьесы расстаётся с чем-то важным, любимым?..
«Для тебя» (1991) – это сразу две пьесы Николая Коляды – «Венский стул» и «Черепаха Маня». Первая пьеса – «Венский стул» – приводит героя и героиню в одну пустую, пугающую, замкнутую комнату, далекую от каких-либо конкретных жизненных реалий, опознавательных знаков. Нельзя сказать, где именно очутились персонажи, тем более остается загадочным, как такое произошло. При этом, главным становится тонкий психологический рисунок, органика человеческих отношений, сиюминутность переживаний героев.В ремарках второй пьесы – «Черепаха Маня» – автор неоднократно, и всерьез, и не без иронии сетует, что никак не получается обойтись хорошим литературным языком, герои то и дело переходят на резкие выражения – а что поделаешь? В почерке драматурга есть своего рода мрачный импрессионизм и безбоязненное чутье, заставляющее сохранять ту «правду жизни», которая необходима для создания правды художественной, для выражения именно того драматизма, который чувствует автор.
Пьеса в двух действиях. Написана в декабре 1996 года. В провинциальный город в поисках своего отца и матери приезжает некогда знаменитая актриса, а теперь «закатившаяся» звезда Лариса Боровицкая. Она была знаменита, богата и любима поклонниками, но теперь вдруг забыта всеми, обнищала, скатилась, спилась и угасла. Она встречает здесь Анатолия, похожего на её погибшего сорок дней назад друга. В сумасшедшем бреду она пытается вспомнить своё прошлое, понять будущее, увидеть, заглянуть в него. Всё перепутывается в воспаленном сознании Ларисы.
В этой истории много смешного и грустного, как, впрочем, всегда бывает в жизни. Три немолодые женщины мечтают о любви, о человеке, который будет рядом и которому нужна будет их любовь и тихая радость. Живут они в маленьком провинциальном городке, на краю жизни, но от этого их любовь и стремление жить во что бы то ни стало, становится только ярче и пронзительнее…
Уже давно единственная компания немолодой и эгоцентричной Эдды – её помощница, а единственное занятие – бесконечные устные мемуары. Женщина буквально дышит воспоминаниями о прошлом и своей блестящей молодости: несравненная красота, богатые и влиятельные ухажёры, лучшие наряды, светские выходы. Но однажды в доме появляется незнакомый молодой мужчина, знающий об Эдде и её жизни то, что может разрушить столь тщательно создаваемый роскошный образ.
Гондла – жених незавидный, он некрасив и горбат, к тому же христианин, но он ирландских королевских кровей. Невеста – Лера – исландская красавица, знатного рода. Ей бы больше подошёл местный жених – Лаге. Он силён, красив и удачлив, почитает языческих богов. Лаге предлагает назначить поединок за сердце Леры. Гондла отказывается от драки, очаровывая слушателей игрой на лютне, пока не появляется отряд ирландцев и Гондла не становится королём двух островов. Он собирается крестить исландцев, но те противятся и в разочаровании Гондла убивает себя мечом во имя Спасителя.
Пьеса «Сослуживцы» Эмиля Брагинского и Эльдара Рязанова стала основой для сценария к одному из самых любимых зрителем советских фильмов – «Служебного романа» 1977 года. Сюжет знаком многим: статистическое учреждение, его начальница – «синий чулок» Людмила Прокофьевна, ухаживающий за ней старший статистик Новосельцев и их коллеги, наблюдающие за развитием «романа на рабочем месте».
Последняя пьеса французского комедиографа Жана-Батиста Мольера, в которой он сыграл свою последнюю роль. Герой комедии-балета, Арган, – то ли домашний тиран, нарочно выдумавший болезнь, то ли одинокий чудак, пытающийся укрыться от равнодушия окружающего мира. Перечни лекарств и процедур становятся фоном для различных баталий – за кого отдавать замуж дочку, как молодому влюблённому найти общий язык с упрямым стариком и как оценивать медицину…