Старая ветошь - [58]

Но пришёл некстати Александр Иваныч, начальник цеха. И порушил идиллию, вежливо потребовав штангенциркуль – непонятно для чего, на его рабочем столе уже лежал один.

Твёрдо, но негромко урезонил при этом:

– Пахать, между прочим – подано! Сто сорок болтов, Вениамин Иванович, никто не отменял.

Надя вспыхнула малиновым румянцем на щеках, ушла.

Александр Иванович глянул скоро – мужчина ведь, и не удержался, похвалил сдержанно:

– Стеснительная. Хорошая девчонка – не шалашовка.

И Вениамину было приятно, словно она уже много лет его девушка и он гордится, что сильно ему повезло. Глянул ей вдогонку с лёгкой улыбкой собственника, хотя таковым не был. Такая мужская незатейливая пантомима – оценить и присвоить, и навыдумывать, даже прихвастнуть слегка, присочинить, чего и не было.

Хотя слово «шалашовка» услышал впервые и смысла истинного не знал, но заподозрил, что бранное словцо.

* * *

На свидание Вениамин пришёл с вязанкой баранок на шее, купил по дороге в булочной. Красивые, румяно-коричневые поверху, пахучие, свисают, как цветочная гирлянда у кришнаита.

Так у кафе и раскланялся:

– Это чтобы на весь вечер хватило, на все разговоры, да на трёхвёдерный самовар.

Шутка получилась какая-то ветхозаветная.

– Сними и не позорься! – покраснела Надя. Оглянулась по сторонам. Он понял, что ей низка баранок показалась неуместной или что-то напомнила, может, из детства, деревенского лета.

Или бабушку.

Погремел покаянно вязанкой, снял, сложил в портфель и впредь не позволял себе таких шуток.

Просидели в кафе незаметно весь вечер, потом в парке на лавочке – приобнял и всё говорил, говорил. Надя руку его не оттолкнула, украдкой, сбоку, нет-нет да и поглядывала, изучала. А он ловил этот взгляд, и теплело внутри. Вдруг уверенно себя почувствовал. И уже – не тушевался, как это бывает на первом свидании, а казался себе опытным, бывалым. Даже самому было удивительно, потому что возникло вроде бы из ничего, ниоткуда, просто оттого, что Надя взглянет, словно приободрит или ему, молодому мужчине, некий аванс выдаёт, но без глупого дамского жеманства и нарочитости.

Стало легко и ясно обоим. И от этого не было лишней суеты, движений ненужных, и всё было к месту – и шутки, и рассказы из студенческого житья-бытья, где каждая сессия рождает новые анекдоты и героев былин. Да что там – каждый день, прожитый в общаге, столько даёт эмоций и впечатлений!

– Такая вот большая артель, народа разного много отовсюду, только в лицо и упомнишь многих, здороваешься, а как зовут? И у каждого общага – своя! Хотя и живём вместе.

Рассказывал и ясно представлял вахту, стол, первый этаж – «заградительный», на котором поселены женатые аспиранты, второй – девчонки, а потом три этажа парнями заселены с двух факультетов. И это временное, шумное пристанище казалось ему сейчас уютным и по-своему приятным, даже гордость возникла, словно не всем и дано попасть в это замечательное сообщество.

Когда Вениамин при выходе из трамвая руку ей подал, тут уж окончательно уверился, что быть им вместе и всё стало на свои места.

Она же только глаза вскидывала драгоценными искорками, удивлялась, ямочки в сумерках казались загадочными серпиками, и такой огромный, бесконечный, как жизнь впереди, насыщенный, первый день их встречи стремительно завершался.

– Какая интересная, весёлая у студентов жизнь!

Он смотрел ей прямо в глаза, понимал, что это безобидная игра. И милое кокетство – спасение от смущения. При этом видел её всю, как если бы был на некотором расстоянии или смотрел на неё слегка отстранённо.

Понимал сладостно, что погибает. И всё, что было до этого, просто вдруг исчезло, вся история до неё, а сейчас только вот и начинается самое главное. Оно возникает от взгляда, жеста, касания нечаянного, но такого радостного и желанного. Откровенно залюбовался, да так, что она слегка покраснела от его восторженного взгляда.

Поняла, почему, но всё-таки спросила, защищаясь слабо, скорее, по инерции, потому что сил разумно сопротивляться уже не осталось. Беззащитная, в его власти, и одновременно понимая естеством свою над ним незримую власть, подчиняя молча. Зная, что с этого момента она сможет по-другому влиять на него, эта маленькая женщина, и, как всякая женщина, уже оценивала и примеривала, где надо усилить, а где ослабить, и незримо привязать к себе. Заполнить весь мир только им, отдав взамен себя безоглядно, без колебаний, чтобы стал он своим, родным, единственным её мужчиной, и это – на всю жизнь. А пока – крепко-крепко обнять, отгоняя ужас предстоящего расставания и уже сейчас улавливая лёгкую грустинку завтрашнего утра и целого рабочего дня, такого безмерно огромного, пустого без него рядом и долгого, тягучего, в томительном ожидании прихода дорогого ей человека.

– Ты чего? – просияла взглядом, лицом.

Вениамин улыбался, молчал, не к месту было сейчас пошлость сказать, глупость какую-то, лишь бы паузу заполнить, и он головой отрицательно покачал, мол, ничего, так, и порадовался, что смолчал.

Надя приехала из небольшого городка, не добрала баллов в политехнический институт. За трудовым стажем пришла на завод, работала кладовщицей в механическом цехе и вечерами готовилась к поступлению со второй попытки.