Старая ветошь - [34]

На станцию уже влетел поезд, загрохотал, что-то говорить стало бессмысленно. Он вошёл в вагон, оглянулся. Старухи не было, но досада осталась.

Поезд загудел с подвывом, набрал скорость. Он стоял, читал книгу. Потом глянул за окно. Станция «Лубянка». На лавочке в вестибюле одиноко сидела пожилая женщина. Берет, пальто и чемодан на колёсиках были в тон – сиреневого цвета, как буйно цветущий куст.

– Посидеть на «Лубянке»! Какая многозначительная фраза, – подумал он.

Поезд снова взвыл, тронулся, лёгкая пыль мелькнула на перроне.

– Эта пыль никогда не станет мрамором или другой планетой. Какие глубокие мысли! – сыронизировал над собой. – Что значит с утра – свежие «батарейки». – И углубился в чтение книги.

Утро. Контраст между догуливающими вчерашний праздник и теми, кто спешит на работу. И те и другие словно укоряют молча друг друга.

Он глянул на часы – из расписания не выбился.

Из последнего вагона через две ступеньки он метнулся к выходу. Не потому что опаздывал, нет – он приходил на работу раньше на час-полтора. Просто боялся пропустить автобус, следующего ждать придётся очень долго, а на маршрутке ехать было не резон, имея дорогущий «единый» проездной.

Подошёл автобус, и Алексей поспешил к «своему» месту у окна, но книжку доставать не стал. Думал о работе, не обращая внимания на грохот и сильную вибрацию изношенного автобуса, насквозь провонявшего солярным выхлопом за долгую нервную службу на колдобинах московских улиц с толстыми, как генералы российского Генштаба, многочисленными «лежачими полицейскими».

Он вышел из автобуса на конечной. Прошёл подземным переходом на противоположную сторону. Рядом отпечатались собачьи следы, похожие на гирлянды молодых еловых шишек.

Пробежал мимо мелких лавочников, раскладывающих немудрящий товарец на колченогих быстросборных прилавках. Вдоль стен – торговые точки, складывающиеся в многоточие. В очередной раз подивился широкому выбору всевозможной ерунды, которая могла кого-то заинтересовать, поправил сумку, чтобы не хлопала по боку, и двинулся вдоль забора большого комбината. Потом пересёк железнодорожный путь.

Тропинка была бесхозная, ничья, никто её не посыпал ни песком, ни золой, она горбатилась причудливо, напоминая Страну Дураков, в которой наступила зима и деревяшка с нездешним именем Буратино Карлович подставляла коварно скользкую подножку. Частенько прохожие падали, матерясь вслух, но с упорством голодных насекомых двигались на свою делянку, и совсем не потому, что «труд победил», а одолело и доконало безденежье и отупляющая привычка.

Высились в стылой дымке подъёмные краны. Плавно двигались ажурные стрелы, припорошённые белым инеем в скудном свете зимнего утра.

Тропинка пошла вниз. Слева и справа – промзона, ставшая чьей-то частной собственностью. Мимо металлобазы, перед которой стояло десятка два фур и грузовиков с работающими двигателями, отчего воздух стлался сизыми слоями, смрадными, непригодными для дыхания. Машины занимали пространство, были здесь главными, а люди – второстепенными придатками. Люди протаптывали тонкие дорожки к своим конторкам, с некоторых пор именуемым благозвучно – офис, фирма.

Он промчался мимо, спотыкаясь, словно заражённую местность преодолевал, что, в общем-то, было недалеко от истины, вошёл в ворота. Справа покраска кузовов, автосервис, ещё одни ворота, внутренние, несколько автобусов с дагестанскими номерами, площадка переработки мусора, через железную дверь в заборе проход на другую базу, вперёд метров двести, налево, далее прямо – его работа.

На ночь калитку закрывали на ключ, и приходилось перелезать через забор. Опасные, заострённые прутья. Но бывало это редко, если охрана проспит и ворота утром вовремя не откроет.

Всего – минут пятнадцать нормальным шагом пропетлять-то надо было. Другой маршрут плавно огибал этот же забор с противоположной стороны, по времени было одинаково, но идти по шпалам и щебёнке, и Алексей не хотел рвать обувь.

Он неожиданно поймал себя на мысли, что весь этот индустриальный пейзаж, неласковый, железный, неуютный и даже враждебный для других – знакомый с детства для него самого, «малая родина», и его постоянно манит к ней. Он возвращается, ищет именно её запахи, приметы, набираясь сил от энергии рукотворного созидания и неуёмной и бесконечной жажды разрушения, скрытой в ней же, может быть, и не ведая до конца степень этой притягательности, но осознавая, что без неё уже не может.

– Дитя промзоны!

Он первым приходил на работу. Открывал офис, тщательно мыл руки с мылом после транспорта, посещал туалет. Снова мыл руки, заваривал кофе, включал компьютер, надевал очки, обнаруживал захватанные пальцами клавиши, всякий раз вспоминая, что надо бы их отскоблить, но влезал в Интернет, переключался, попадая в невидимую липкую ленту «мировой паутины», да так и не удосужился пока закатать рукава и взять салфетку в руки.

Ежедневный ритуал.

В углу под раковиной, почти у пола, паучок на тонких, членистых волосках ног покачивался в ожидании.

– Чего он ждёт? – подумал, вытирая руки. – Или кого? Может, просто спит? Кто сюда залетит в разгар зимы? Или он ждёт – чуда? Пылинки чуда! Этого достаточно. Ерунда! Сидит паук, включил инстинкты и сидит, ловит момент, и никакое чудо ему неведомо!