Старая ратуша - [4]

Взгляд Брэйса не изменился. Подобно фокуснику, который внезапно вытаскивает что-то из рукава, он лишь резко вытянул в сторону Кенникота свободную руку — там, между окровавленными пальцами оказалась визитка: «Нэнси Пэриш, юрист, адвокат по уголовному праву».

Кенникот с легким щелчком включил рацию.

— Это Кенникот.

— Твое местонахождение? — спросила Беринг.

— Я в квартире, — Кенникот старался говорить негромко, — с подозреваемым и свидетелем, мистером Гурдиалом Сингхом — человеком, который приносит утренние газеты. Здесь все спокойно. Жертва в ванне. Ванная комната — в прихожей. Судя по всему, скончалась до нашего приезда. Я произвел арест.

Сообщить о том, что жертва скончалась до их приезда, было крайне важно.

— Как он себя ведет?

Кенникот взглянул на Брэйса. Седеющий радиоведущий наливал в чай молоко.

— Пьет чай, — ответил он.

— Хорошо. Наблюдай за ним. Помощь скоро будет.

— Принято.

— Да, и еще, Кенникот: фиксируй любое сказанное им слово.

— Понял. Принято.

Кенникот сунул рацию в чехол и почувствовал, как всплеск адреналина постепенно стихает.

Что теперь? Он внимательно посмотрел на Брэйса. Теперь ложка лежала на столе, а сам он попивал чай «Дарджилинг». Задумчиво глядя в окно, Кенникот понимал, что сейчас возможен любой неожиданный вариант развития событий, но, наблюдая за мирным чаепитием на кухне, не сомневался, что Кевин Брэйс не произнесет ни слова.

Глава 3

— Да прекрати же зевать, — буркнул себе под нос детектив Ари Грин, припарковывая «олдсмобил» 1988 года на узкой дорожке возле бунгало отца.

Схватив с пассажирского сиденья бумажный пакет, он сунул в него руку: слава Богу, купленный в «Грайф» хлеб еще теплый. Сунув руку в другой пакет, он вытащил оттуда молоко. Пошарив под сиденьем, достал пустые пластиковые пакеты и отыскал тот, что из продовольственного магазина «Доминион».

«Так-то лучше», — подумал Грин, кидая в пакет молоко. Если отец вдруг обнаружит, что молоко из магазина, где он покупал хлеб, строгое внушение обеспечено: «Ты брал молоко в „Грайф“? Почем? Два девяносто девять? В „Доминион“ на этой неделе молоко по два сорок девять, а в „Лоблоз“ — по два пятьдесят один. И у меня еще остался купон на десять центов». Все это было бы выпалено скороговоркой, в присущей отцу манере, на смеси английского с идишем.

Грин возвращался со своей десятой подряд ночной смены. Он слишком устал, чтобы второй раз ехать в продовольственный магазин. В жизни его отца и так все складывалось непросто. А теперь еще не хватало узнать, что его единственный оставшийся на этом белом свете сын не умеет нормально делать покупки.

Выпавший за ночь снег лежал тонким слоем. Грин взял лопату и тщательно почистил бетонные ступеньки. Затем поднял лежащий под дверью номер «Торонто стар» и вставил ключ от отцовского дома в замок.

Войдя внутрь, он услышал из гостиной бубнеж работающего телевизора. Он вздохнул. С тех пор как умерла мать, отец не захотел спать в спальне. Он смотрел в своей комнате телевизор, пока не засыпал на кушетке.

Грин скинул ботинки. Положив хлеб на стол, а молоко — в холодильник, он намеренно оставил пакет с надписью «Доминион» на видном месте и тихо прошел в гостиную. Отец лежал, свернувшись под ветхим шерстяным коричнево-белым пледом, который супруга связала сыну на семнадцатилетие.

Отодвинув от тахты журнальный столик, Грин опустился возле спящего отца на колени. Проработав последние пять лет детективом по расследованию убийств, а перед этим — двадцать лет полицейским, он повидал немало «крепких орешков». Однако всем им было далеко до этого тщедушного польского еврея, которого, несмотря на усилия, так и не смогли сломить нацисты.

— Папа, это я, Ари. Я дома. — Грин слегка тронул отца за плечо и тут же отпрянул. Отец не шелохнулся. Грин сжал плечо отца чуть сильнее. — Пап, я купил теплых бубликов и молока. А зубную пасту привезу тебе завтра.

Отец внезапно открыл глаза. Этого момента Грин боялся каждое утро, с самого детства. От какого же кошмара очнулся отец в очередной раз? Тот непонимающе смотрел на сына своими серо-зелеными глазами.

— Пап, бублики еще теплые, а молоко…

Отец посмотрел на свои руки. Подвинувшись поближе, Грин подсунул отцу под голову подушку, погладил по лицу.

— Mayn tochter, — пробормотал отец, что означало: «Моя дочь». И потом — ее имя: «Ханна». Свою дочь он потерял в Треблинке.

Грин усадил его на кушетке. Отец постепенно приходил в себя подобно надувной кукле, в которую стал медленно поступать воздух.

— Где ты брал молоко? — спросил он.

— «Доминион».

— У них были купоны?

— Закончились. Ты же знаешь, как это бывает перед Рождеством.

Отец потер лицо руками.

— Знаю. Перед Рождеством ты, выручая друзей, работаешь сверхурочно. Ты выглядишь усталым. Прошлой ночью работал?

— Всего несколько часов, — соврал Грин. Он почти не сомневался: отец знает, что это неправда.

— Сегодня выходной?

— Первый на подаче. — Грин ткнул пальцем в пейджер на ремне. «Первый на подаче» означало, что он дежурный на вызове. — Может, мне повезет и день пройдет спокойно.

Отец похлопал его по плечу, одновременно щупая ткань на лацкане.

— Этот твой модный портной шьет все лучше.