Старая девочка - [56]

Позже они иногда вместе гуляли, Москву она знала отлично и показывала ему те места, которые особенно любила. Ему эти прогулки очень нравились, и он безропотно шел туда, куда она его вела, лишь сразу выговорил себе право заходить во все книжные магазины, что попадались им по пути. Иногда, если у него были дела, он брал ее в редакции газет и тогда показывал Вере всю кухню от корректорской до типографии и, конечно, знакомил с разными известными журналистами. Она, без сомнения, это ценила и напропалую кокетничала. Гуляя, они очень много разговаривали. Вера рассказывала ему о своей семье, о других родных, вообще как они все жили. По его просьбе она специально расспрашивала мать о ее детстве, о разных историях, которые ходили в их роду, мать все это знала и любила, очень гордилась тем, что в семнадцатом веке чуть ли не треть настоятелей московских храмов была из их фамилии. Вера к старине была безразлична, но послушно все у матери выспрашивала.

Иногда она спрашивала и о его семье, и пока он не понял, что это так, из вежливости, и не стал отделываться шуточками, он успел ей рассказать, что детство его прошло в Белоруссии, в Гомеле. Семья была большая, десять человек, но сейчас уже многих на свете нет. Два года назад умерла от тифа мать. Отец в прошлом был коммерсантом, торговал скобяными изделиями, сейчас он не у дел и, похоронив жену, без работы быстро стареет. С ним живет семья одной из дочерей, без нее ему было бы совсем худо. Из четырех других сестер младшая застрелилась, не сумев простить мужу измены, другая, когда красные расстреляли ее мужа — белого офицера, — ушла вместе с ребенком и пропала без вести, очевидно, погибла, еще одна сестра — врач, она самая старшая, недавно вернулась с мужем и двумя сыновьями из Америки. Сам же он окончил университет в Германии, где много лет прожил в эмиграции.

Сказал он ей также, что у него есть два брата, один живет в Харькове, он холост, Вера писала в дневнике, что дальше он, будто это дело решенное, добавил: “Я вас скоро познакомлю, и вы выйдете за него замуж”, - а другой вместе со своей женой обитает на Никольской в гостинице. Он студент высшего технологического училища. Этого брата зовут Иосиф. Однажды они, гуляя, даже зашли к нему, и Веру поразила скудная комната, где не было ничего, кроме двух железных кроватей, застеленных серыми байковыми одеялами, и колченогого стола с тремя табуретками. Вера тогда не нашла в Иосифе ничего примечательного, кроме разве что торчащих вихрами жестких волос, и отметила в дневнике, что, как только они вошли, братья сразу же, не обращая на нее внимания и даже не предложив сесть, стали спорить о политэкономии — младшему наутро предстоял экзамен.

Все это Ерошкин уже знал, так же, как он знал и то, что Вера поверяла Бергу чуть ли не все свои сердечные тайны. Раз, когда она поссорилась с Димой Пушкаревым и по этому поводу стала плакаться Бергу и требовать ответа, почему, почему он от нее ушел? В чем она виновата? Он ей ответил, что ни в чем. Никто тут ни в чем не виноват, просто мужчины боятся такой любви. Этот ответ Вере, очевидно, очень понравился, потому что после него она стала звать Берга “мой мудрец”. И все, что было дальше и что Берг повествовал столь медленно и монотонно, Ерошкину тоже было известно. Но Берг из-за своего брата занимал слишком большое место в жизни Веры, и понадобилось четыре полных дня допроса, прежде чем Ерошкин, уже совершенно изойдя, услышал наконец, что о том, как жила Вера после семнадцатого сентября 1938 года, он, Берг, ничего сказать не может, так как в этот день был арестован и больше известий о ней не имел.

После того как эта часть работы с Бергом была закончена, Ерошкин на радостях решил дать себе день отдыха. Утром он зашел к Смирнову, доложил ему обстановку, сказал, что, по его мнению, ждать от Берга чего-нибудь интересного не приходится: старик в самом деле сумасшедший, а кроме того, одной ногой уже в могиле. В связи с этим он хочет получить от Смирнова санкцию прервать разработку Берга и отправить того обратно в Томск, самому же, не теряя времени, заняться Пушкаревым. Сначала Смирнов как будто не возражал, но, пролистав протокол, сказал, что жизнь полна неожиданностей и лучше все же со стариком закончить. Такому решению начальства Ерошкин огорчился и решил, что в знак протеста возьмет отгул до вечера, будет пить пиво в своем любимом ресторане на Беговой. Следующий день он, как любил говорить, “гладил себя по холке”, допрос же Берга назначил на час ночи, и получилось, что он отдыхал от службы больше суток.

К сожалению, все хорошее когда-нибудь кончается. Ночью конвой опоздал и привел подследственного на два часа позже, к тому времени Ерошкин, устав ждать, уже почти спал. Может быть, поэтому, а может быть, пародируя Берга, он так же монотонно и скучно принялся объяснять старику, что на этот раз ему не шьют никакого нового дела и ни для какого процесса его показания тоже никому не нужны. Наоборот, партия и народ считают, что он полностью искупил свою вину, то есть он снова вправе считать себя честным советским человеком и надеяться на освобождение и возвращение к нормальной жизни. Больше того, он может оказать партии неоценимую помощь, которая, конечно же, не будет забыта. В чем конкретно она должна выразиться, разговор пойдет дальше, сначала же по поручению коллегии НКВД он, Ерошкин, должен ввести его в курс дела.