Тут старый слуга приостановился, покачал несколько раз головой, вздохнул и снова продолжал:
- Отец Александр на другой же день приезжал после того к нашей госпоже и чуть не в ноги ей поклонился. "Матушка, говорит, Катерина Евграфовна, не погубите, вот что со мной случилось, и сколь ни прискорбно вашему сердцу я как пастырь церкви, прошу милости новобрачным: бог соединил, человек не разлучает, молодые завтрашний день желают быть у вас". Генеральша наша на это ему только и сказала: "Вас, говорит, отец Александр, я не виню, но как поступить мне с моей внукой, я уж это сама знаю".
- Что ж, молодые приезжали? - спросил я.
Яков Иванов усмехнулся.
- Как же-с, - отвечал он, - приезжали, прямо явиться не смели, около саду все колесили, человека наперед себя прислали с письмом от Ольги Николавны, но только ошиблись немного в расчете. Старушка даже и не прочитала его, а приказала через меня сказать, что как Ольга Николавна их забыли, так и они им той же монетой платят хотя конечно, сердце их родительское никогда не забывало. Это, может быть, знает один только бог, темные ночи да я их доверенный слуга Ольге Николавне за то, что они свою бабушку за всю их любовь разогорчили и, можно сказать, убили, не дал тоже бог счастья в их семейной жизни.
- Неправда, неправда, грех на душу, старичок, берешь коли так говоришь! - воскликнула вдруг Грачиха. - Молодые господа начали жить, как голубь с голубкой, кабы не бедность да не нужда!
- А очень бедно они жили? - перебил я.
- Еще бы не бедно! На какие капиталы было жить? - отвечала с озлобленным смехом Грачиха. - Старушка, мать Федора Гаврилыча, вестимо, все им отдала, сама уж в своей усадьбишке почесть что с людишками в избе жила спала и ела. Именье небогатое было, всего-на-все три оброшника, да и те по миру ходили. Больше все наш барин вспомоществования делал и квартиру им в городе нанимал, отоплял ее, запасу домашнего, что было, посылал зачастую. Ольгу Николавну он больно уж любил и после часто говаривал: "Я бы, говорит, сам женился на Ольге Николавне, да уж только бабушка ее мне противна, и она полюбила другого". Барин наш простой ведь был и к нам, мужикам, милостивый только гулящий.
- Жизнь уж самая бедная молодых господ была, - вмешалась Алена Игнатьевна. - Голубушка наша, Ольга Николавна, рукодельем своим даже стали промышлять, кружева изволили плести и в пяльцах вышивали и продавали это другим господам; детей тоже изволили двойников родить на первый год, сами обоих и кормили; как еще сил их хватило, на удивленье наше!
- За чем пошла, то и нашла! - заметил Яков Иванов.
- Мало ли, любезный, кто за чем ходит, да не все то находят! возразила ему Грачиха, разводя руками. - Федор Гаврилыч попервоначалу ни за чем дурным не ходил, и все его старание было, чтобы хоть какую-нибудь службу дали, да уж только заранее струменты были все подведены. Барин наш все ведь нам рассказывал. Думал было также он, чтобы исправником Федора Гаврилыча сделать, ну и дворянство обещать обещали, а как пришло дело к балтировке, и не выбрали: генеральши ихней испугались, чтоб в противность ей не сделать! Покойный Михайло Максимыч пытал на себе волосы рвать и прямо дворянству сказал: "После того вы хуже мужиков, коли этой, согрешила, грешная, старой ведьмы испугались". Каменного сердца человек госпожа ваша была, хоть ты и хвалишь ее больно; губила ни за что ни про что молодых барь, а вы, прислуга, в угоду ей, тоже против их эхидствовали, - заключила Грачиха и опять ушла из избы.
- И пить-то уж не мы ли его заставили, коли уж вы все на нас сворачиваете? - проговорил ей вслед Яков Иванов с обычным своим покачиванием головы.
- А он попивать начал? - спросил я.
- До безобразия: вместо того чтобы в бедности и недостатках поддержать себя, он первоначально в карты ударился, а тут знакомство свел с самыми маленькими чиновниками: пьянство да дебоширство пошло, а может, и другое прочее, и генеральша наша, действительно, слышавши все это самое, призывает меня, и прежде, бывало, с ближайшими родственниками никогда не изволила говорить об Ольге Николавне, имени даже их в доме произносить запрещено было, тут вдруг прямо мне говорят: "Яков Иванов! Наслышана я, что внучка моя очень несчастлива в семейной жизни, и я желаю, чтобы она была разведена со своим мужем". - "Слушаю, говорю, ваше превосходительство, но только каким манером вы полагаете это сделать?" - "Это уж не твое дело, ты должен исполнять, что тебе будет приказано". Я кланяюсь. "Поезжай, говорит, сейчас в город и проси ко мне приехать сегодня же городничего". Я еду, и так как господин этот городничий почесть что нашей госпожой был определен, и угождал ей во всем. Сейчас приезжает, и какой промеж их разговор был - я не знаю, потому что не был к тому допущен.
- А тут и дело пошло? - сказал я.
Яков Иванов несколько позамялся, впрочем продолжал:
- Дело пошло такого рода, что так как Федор Гаврилыч стал любить уж очень компании, был он на одном мужском вечере, кажется, у казначея, разгулялись, в слободе тут девушки разные жили и песни пели хорошо, а тем временем капустница была, капусту девушки и молодые женщины рубят и песни поют. Вся компания туда и отправилась, и что уж там было - неизвестно, только Федор Гаврилыч очень был пьян, другие господа разъехались, а он остался у хозяйки, у которой была молодая дочь. Городничий в то время, получа донесение, что в такой поздний час в таком-то доме происходит шум, приходит туда с дозором и находит, что Федор Гаврилыч спят на диване, и дочка хозяйская лежит с ним, обнявшись, и так как от генеральши нашей поступило по этому предмету прошение, то и составлен был в городническом правлении протокол - дело с того и началось.
