В эту минуту из еловой чащи спокойно, как облако, выехал Максим, а за ним показался мой отец; оба остановились поперек дороги. На Максиме был пурпур, точно он уже сделался императором.
Мои воины пали ниц, как… как куропатки.
Некоторое время он не произносил ни слова, только смотрел на них хмурыми глазами; потом согнул крючком палец; они отошли, вернее, отползли в сторону.
— Станьте на солнце, дети, — сказал Максим; они выстроились на дороге.
— Что сделал бы ты, если бы меня здесь не было? — спросил он меня.
— Я убил бы непослушного человека, — был мой ответ.
— Так убей же его теперь, — сказал Максим. — Он не шевельнет ни рукой, ни ногой.
— Нет, — ответил я. — Ты принял команду над моими людьми. Если бы я убил его теперь, я сделался бы только твоим мясником. Понимаешь ты, что хотел я сказать? — спросил Парнезий, обращаясь к Дену.
— Да, — сказал Ден. — Это было бы дурно.
— Именно так я и думал, — произнес Парнезий. — Но Максим нахмурил брови. «Ты никогда не станешь императором, даже и генералом не будешь», — заметил он.
Я молчал; мой же отец, казалось, был доволен.
— Я здесь, чтобы в последний раз взглянуть на тебя, — сказал он мне.
— Ну, теперь ты его видел, — проговорил Максим, — твой сын никогда больше не понадобится мне. Он будет жить и умрет офицером легиона, а мог бы сделаться префектом одной из моих провинций. Теперь поешь и выпей с нами, — прибавил он, обращаясь ко мне. — Твои воины подождут.
Мои жалкие тридцать солдат стояли, точно винные мехи, блестящие на солнце; Максим провел нас к тому месту, где его люди приготовили для нас закуску, и сам смешал вино с водой.
— Через год, — сказал он, — ты вспомнишь, что ужинал вместе с императором Британии и Галлии.
— Да, — произнес мой отец, — ты в состоянии управлять двумя мулами, Британией и Галлией.
— А через пять лет вспомнишь, — продолжал Максим, передавая мне кубок с напитком, — что ты пил с императором Рима.
— Нет, — сказал мой отец, — тремя мулами ты править не в силах: они разорвут тебя на части.
— И ты будешь хныкать на своей стене, потому что твое понятие о справедливости было тебе дороже милости императора Рима.
Я ничего не говорил. Нельзя отвечать военачальнику, носящему пурпур.
— Я на тебя не сержусь, — продолжал Максим, — я слишком многим обязан твоему отцу.
— Ты мне ничем не обязан, — ответил мой отец, — я только давал тебе советы, которые ты никогда не принимал.
— Слишком обязан твоему отцу и потому не буду несправедлив к кому-либо из его семьи. Поистине, скажу, из тебя мог бы выйти хороший трибун, но я считаю, что тебе суждено жить и умереть среди зарослей вереска на стене.
— Очень возможно, — заметил мой отец. — Однако очень скоро пикты и их союзники прорвутся за стену. Ты не можешь увести из Британии все войска, чтобы они помогли тебе стать императором, и воображать, будто север останется спокоен.
— Я следую велениям моей судьбы, — сказал Максим.
— Ну и следуй, — произнес мой отец, вырывая из земли корень елочки, — и умри, как Феодосий.
— А, — произнес Максим, — мой старый генерал погиб, потому что слишком хорошо служил империи. Может быть, меня тоже убьют, но совсем не из-за этого, — и он улыбнулся бледной, холодной улыбкой, от которой у меня кровь застыла в жилах.
— В таком случае, мне лучше следовать велениям моей судьбы, — ответил я, — и отвести моих людей к стене.
Максим посмотрел на меня и наклонил голову скользящим движением, как испанец.
— Следуй судьбе, мальчик, — сказал он.
На этом разговор закончился. Я был рад уйти, хотя мне хотелось дать отцу много поручений к нашим домашним. Я вернулся к моим воинам и нашел их там, где оставил; они даже не пошевелили ногами в пыли. Мы ушли; мне все вспоминалась ужасная улыбка Максима, от которой по моей спине бежал холод, точно от восточного ветра. До заката я не делал привала, — центурион повернулся и взглянул на Холм Пека, — наконец, остановился вон там. — Он указал на обрывистый, покрытый папоротником склон холма около кузницы, за домом старого Хобдена.
— Вон там? Это старая кузница, в ней когда-то ковали железо, — проговорил Ден.
— Вот именно, — спокойно произнес Парнезий. — В кузнице мы поправили три наплечника и приковали один наконечник копья. Одноглазый кузнец из Карфагена арендовал эту кузницу у правительства. Помню, мы называли его Циклопом. Он еще продал мне коврик из бобрового меха для комнаты моей сестры.
— Но это не могло быть здесь, — настаивал Ден.
— Повторяю — было. От алтаря славы в Андериде до первой кузницы в лесу двенадцать миль семьсот шагов. Все это записано в дорожной книге. Поверь, человек не забывает своего первого перехода с отрядом. Мне кажется, я могу обозначить тебе все наши остановки между этим местом и… — он наклонился вперед. Как раз в это самое мгновение луч заходящего солнца ударил прямо ему в глаза. Солнце дошло до вершины Вишневого холма, и его свет лился между стволами деревьев, так что в гуще далекого леса можно было видеть красные, золотые оттенки и глубокую черную тень. Парнезий в своей броне блестел, точно пылая огнем.
— Подождите, — сказал он, подняв руку, и свет солнца заиграл на его стеклянном браслете. — Подождите, я молюсь Митре.
