Становление литературы - [3]

Реализм в героической поэзии

"Героический век не умел рядить идеи и мнения в персонажей".

Уильям П. Кэр

"О, женщины! - как сказал Шекспир и был, несомненно, прав".

Неизвестный автор

В прежних моих работах встречается утверждение, что герои эддических песней - фигуры идеальные, что образ героя в них - результат поэтической идеализации конкретного лица. [Стеблин-Каменский М.И. 1) Миф. Л., 1976, с. 75, 2) Историческая поэтика. Л., 1978, с. 154-155, 3) Древнескандинавская литература. М., 1979, с. 54-55.] Я вижу теперь, что это утверждение ошибочно. Его опровержением должен служить нижеследующий анализ основных персонажей героических песней "Эдды".

В обществе, в котором возникали сказания, представленные в героических песнях "Эдды", еще не сложилось государство с его карательными институтами. Поэтому долг мести навязывал себя людям как категорический нравственный принцип, а выполнение этого долга казалось важнейшим из всего, что происходило в этом обществе. Поэтому же основная пружина действия в героических песнях "Эдды" - выполнение долга мести, а главные персонажи в них - мстители и мстительницы, т. е. герои и героини, выполняющие этот долг.

В образах героинь "Эдды" бросается в глаза прежде всего то, что они как бы двоятся: с одной стороны, такой образ - женщина в трагической, но вполне реальной ситуации; с другой стороны, такой образ (параллельно, на не одновременно!) - существо сверхъестественное по своей природе, способное совершать то, что не под силу людям, и обладающее знаниями и мудростью, большими, чем те, которые доступны людям.

В песнях о Хельги такие двоящиеся женские образы - Сигрун и Свава. Сигрун - девушка, которую конунг Хёгни, ее отец, хотел выдать за Хёдбродда, "конунга злого, отродье кошачье", как говорит о нем Сигрун ("Первая песнь о Хельги Убийце Хундинга", 18, 7-8). [Героические песни "Эдды" цитируются в переводе А.И. Корсуна, опубликованном в книгах: 1) Старшая Эдда, древнеисландские песни о богах и героях. Сер. "Литературные памятники". М.; Л., 1963; 2) Беовульф, Старшая Эдда, Песнь о Нибелунгах. Сер. "Библиотека всемирной литературы". М., 1975, с. 183-356; 3) Западноевропейский эпос. Л., 1977, с. 152-239. Первая цифра после названия обозначает строфу, вторая - строку. Оригинал цитируется по изданию: Edda, die Lieder des Codex Regius nebst verwandten Denkmдlern, herausgegeben von Gustav Neckel, I. Text, vierte, umgearbeitete Auflage von Hans. Kuhn. Heidelberg, 1962.] По просьбе Сигрун Хельги заступился за нее и убил Хёдбродда. Как сообщается в прозе после строфы 24 "Второй песни о Хельги Убийце Хундинга", "Хельги женился на Сигрун, h у них были сыновья". Но Даг, брат Сигрун, убил Хельги, мстя за своего отца. Когда Сигрун узнает, что произошло, она сначала обрушивает гневное проклятье на Дага: "Пускай тебя / покарают те клятвы, / которые дал ты / когда-то Хельги, / клялся ты светлой / влагой Лейфтра / и камнем Унн / в холодной росс! / Пусть не плывет / отныне корабль твой, / как бы ни дул / ветер попутный! / Пусть не бежит / конь твой послушно, / когда от врагов / спасенья ты ищешь! / Пусть не разит / меч твой в битве, / разве что сам ты / сражен им будешь! / Было бы местью / за гибель Хельги, / если б ты волком / скитался в чаще, / нищим и сирым, / вечно голодным, / разве что трупы / тебя б насыщали!" ("Вторая песнь о Хельги Убийце Хундинга", 31-33). Но характерно, что Сигрун ничего не предпринимает, чтобы отомстить брату. Мстить брату было бы нарушением сестринского долга! Другое дело - месть за брата: такая месть - сестринский долг.

Затем Сигрун изливает свое безысходное горе и прославляет Хельги: "Как ни богато, / живу я в Севафьёлль, / жизни не рада / ни утром ни ночью, / жду, не блеснет ли / войско князя, / Вигблер под князем / сюда не примчится ли, / как бы тогда я / конунга встретила! / Так убегали / в страхе безмерном / перед Хельги враги / и родичи их, / как козы бегут / по горным склонам, / страхом гонимы, / спасаясь от волка. / Так возвышался / Хельги меж конунгов, / как ясень гордый / в зарослях терна / или олень, / росой обрызганный, / он из зверей / самый высокий, / рога его блещут / у самого неба!" (там же, 36-38). Придя в могильный курган к Хельги, она обращается к нему: "Так радуюсь я / встрече с тобою, / как рады взалкавшие / Одина соколы, / что убитых почуяли / теплое мясо / или видят рассвет, / росою омытые. / Сперва поцелую / конунга мертвого, / а ты сними / доспех окровавленный; / иней покрыл / волосы Хельги, / смерти роса / на теле конунга, / руки как лед / у зятя Хёгни; / как мне, конунг, / тебя исцелить? /"..."/ Здесь тебе, Хельги, / ложе готово, - / радости ложе, / Ильвингов родич; / в объятьях твоих / уснуть бы хотела, / как с конунгом я / живым уснула б!" (там же, 43-44, 47). Но Хельги говорит, что он должен уехать до утренней зари, и, как сообщается в прозе после строфы 48, "Хельги и его воины ускакали, а Сигрун со служанкой вернулась домой. На следующий вечер Сигрун велела служанке стоять на страже у кургана". Но Хельги не приехал, и "Сигрун вскоре умерла от скорби и печали", как сообщается в прозе после строфы 51.