Становление личности - [18]
По-моему, в этих сочинениях, включая работы по предубеждениям, существует отчетливое единство. Личность, как я ее вижу, состоит прежде всего из общих установок, ценностей и чувств – см., например, «Психическое здоровье: общая установка» (Mental Health: A Generic Attitude, 1964). Следовательно, комплекс предрассудков, религиозное чувство, феноменологическое эго и философия жизни человека – важные субтерритории для исследования в контексте индивидуальной жизни.
Уделяя много внимания этим общим формированиям, встречающимся во многих, если не во всех, жизнях, я помещаю выше по своей шкале научных ценностей поиск паттерна, связывающего чувства, ценности и черты внутри каждой уникальной жизни. Я выбрал эту тему для выступления на конференции профсоюза психологов Германии в Гамбурге в 1961 году. Лекция называлась «Общее и своеобразное в психологической практике»(Das Allgemeine und das Eigenartige in der Psychologischen Praxis, 1961). Это приглашение выступить я принял отчасти для оправдания сентиментального путешествия. Я был счастлив отплатить за то многое, что дала мне немецкая структурная концепция, и особенно – вернуться на сцену моих научных занятий со Штерном почти сорокалетней давности. Но я также чувствовал, что немецкие психологи должны в чем-то лучше, чем большинство моих американских коллег, понять мои призывы к использованию морфогенических (идеографических) методов, приспособленных к структуре индивидуальной жизни. Эта линия рассуждений, конечно, связана с моим постоянным вопросом: «Как писать историю жизни?».
Много лет я использовал в преподавании замечательную серию из 300 личных писем одной женщины. Первое из них она написала в 58-летнем возрасте, последнее – через 12 лет, незадолго до своей смерти. Письма связаны с запутанными взаимоотношениями матери и сына и написаны в яростно драматичном личностном стиле. Это, конечно, уникальная жизнь, взывающая к психологическому анализу и интерпретации. Имея значительный опыт использования этих писем в преподавании, я решил представить их в качестве вызова другим и набросать доступные способы психологического анализа в приложении к этому отдельному случаю; так я создал книгу «Письма от Дженни» (Letters from Jenny, 1965).
Среди случайных дел, отнимавших много времени и сил, я должен упомянуть работу над главой «Исторические предпосылки современной социальной психологии» (The Historical Background of Modern Social Psychology) для «Учебника социальной психологии» Линдсея ( Lindzey G. Handbook of Social Psychology, 1954). В течение нескольких лет я читал лекции по этой теме и потому обрадовался возможности дать сжатое изложение моего ви́дения корней современной социальной психологии. Хотя уже назрел пересмотр «Учебника», я мало что нашел нужным менять в этой главе, но, возможно, кто-нибудь напишет более полную и подробную историю вопроса.
Я знал, конечно, что необходим пересмотр «Личности» 1937 года издания. Ее нужно было осовременить; требовалось переструктурировать раздел о функциональной автономии и включить новые течения в области познавательных процессов, исследований ролей и экзистенциальной теории. Это обновленное и пересмотренное изложение представлено в работе «Структура и развитие личности» (Pattern and Growth in Personality, 1961). Став старше (и чувствуя себя лично более уверенно), я теперь мог обойтись без своей прежней напыщенной лексики.
Тем временем факультет социальных отношений разрастался. При штате около 100 преподавателей необходимы были изменения. Настало время передать управление более молодым коллегам. Факультет существовал восемнадцать лет в семи отдельных зданиях и в значительной степени был отрезан от «биотропного» факультета психологии. Когда Фонд Гарвардского колледжа объявил в качестве одной из своих целей строительство большого и вместительного Центра наук о поведении, оказалось, что может быть достигнуто по крайней мере географическое единство этих различных структур. Мы переехали в новый пятнадцатиэтажный Холл Уильяма Джеймса в январе 1965 года, как раз когда я перешел с полной ставки на половинную. По договоренности с президентом Пьюзи я согласился в течение нескольких лет преподавать во время осенних семестров, а весенние оставил свободными для написания работ и путешествий. Оказалось, что мне грустно расставаться с Эмерсон-Холлом, в котором я жил в качестве студента и преподавателя пятьдесят долгих лет (за вычетом семи лет моей работы за рубежом и периода в Дартмуте).
