Становление Гитлера. Сотворение нациста - [82]

Гений, в соответствии с этой концепцией, — это тот, кого не следует учить, как достичь личной независимости и созидательности, или как быть лидером. У гениев есть природные качества, с которыми они рождены и которые они развивают и воплощают в жизнь, когда вырастут. Скрытый смысл и подтекст немецкого термина Bildung[8] — это отражение этой веры немцев в природные качества, которыми обладают люди. В то время как английский термин education основан на идее индивидуума, выводимого из невежества другими, слово Bildung выражает веру в способность индивидуума к самоформированию. Так что гении — это совершенная и чистая форма индивидуумов с прирождённым даром оригинальности и созидательности. Вкратце, у гениев внутри бог. И будучи таковыми, они не должны придерживаться общепринятых условностей публичной речи или даже логики. Гении создают нечто новое, что будет на пользу каждому и что они не обязаны оправдывать; гениям нужно только провозгласить это. Также для гениев нет нужды в компромиссах, поскольку полагается, что компромиссы ослабляют то, что создали гении. Более того, для гениев нет нужды придерживаться правил или даже общепризнанных правил морали, потому что они создают новые правила и принципы морали, которые заново определяют, что есть добро и что есть зло. Как выразил это Ницше в своём наиболее плодотворном произведении «Так говорил Заратустра»: «То, что всё вообще есть добро и зло — это его создание».

В восемнадцатом и в девятнадцатом веках термин «гений» чаще всего применялся к людям искусства. Поскольку оригинальность и нарушение условностей являются самой сутью гения, существовало стремление к типу человека искусства, который является enfant terrible[9], кто в результате этого стремления мог делать почти что угодно. К началу двадцатого столетия восторженное стремление к гению стало настолько распространённым и настолько вошедшим в практику в немецких школах, что образованный средний класс чествовал Гёте и Шиллера, две величественных фигуры в немецкой литературе, поэзии и драме конца восемнадцатого и начала девятнадцатого века, как знаковые фигуры гениев. Между тем, Хьюстон Стюарт Чемберлен прославлял Вагнера как наиболее выдающегося «гения» девятнадцатого века.

Чемберлен представлял своего тестя как оригинального артиста, определившего столетие, — другими словами, как человека, чьё влияние перешло границы мира искусства и вошло в политику, социальную теорию и философию. Неудивительно, что к 1920-м годам, чтобы подняться от поражения, стремление немцев к гению перешло в желание решительно нового типа политика и лидера, который был бы гением и, таким образом, истинно одарённым, неподдельным, новым и оригинальным. Этот гений будет в глубине души не политиком, но артистом, который, как это выразил Чемберлен, будет проводить не политику, но «искусство управления государством» (Staatskunst). Не существует английского слова, которое полностью передаёт значение этого термина. Ближайший английский термин, statecraft, обозначает умелую профессиональную деятельность, в то время как Staatskunst рассматривает управление делами государства как созидательную и оригинальную артистическую деятельность. Гении, как верили, имели уникальную способность видеть и понимать архитектуру мира, который был скрыт за фальшивыми фасадами, равно как и способностью снимать с мира ложные внешние признаки.

В Германии после Первой мировой войны стремление к лидерам, которые были бы гениями, не было ограничено ни крайне правым политическим флангом, ни основным право-консервативным, антиреспубликанским, «желающим обратно нашего кайзера Вильгельма», спектром общества. У про-республиканского, прогрессивного, оптимистичного среднего класса тоже было это стремление, поскольку члены этого класса искали новые фигуры, появляющиеся снизу, так как, следуя идеям времени, происхождение человека не играло роли в появлении гения. Другими словами, стремление к гению подпитывалось совместным и освободительным желанием, чтобы он пришёл снизу, основываясь на вере семнадцатого и восемнадцатого веков в существование личностей с врождёнными исключительными качествами, которые не могут быть наследованы, равно как которым невозможно обучить. Про-республиканский средний класс Германии видел в этом освободительном и всеобщем элементе гения воплощение демократизации, направленной против старого порядка.

Таким образом, это было желание не Вильгельма III, но совершенно нового типа лидера, который отражал всеобщее стремление к новому созидательному и оригинальному политическому лидеру — гению. Друзья и враги старого режима одинаково высмеивали как «эпигонов», плохих и слабых подражателей политиков, которые основывались на моделях предвоенных лидеров. Даже многие люди на правом фланге верили, что к прошлому нет возврата. Прошлое могло быть блестящим, но прошлое — это прошлое, а будущее требовало новых ответов, даже если будущее вдохновлялось прошлым. Разумеется, не существовало консенсуса в том, как должно выглядеть будущее. Однако существовало почти единодушие в том, что гении помогут проложить путь в будущее.