Становление Гитлера. Сотворение нациста - [28]

«Белые» войска действовали с особенной свирепостью по отношению к реальным или воображаемым красногвардейцам, когда они полагали себя под огнём снайперов. Один из таких моментов произошёл, когда прусские и гессенские войска приблизились к казармам Гитлера (имени Карла Либкнехта) в конце утра 1 мая. Если мы можем доверять рассказу, который Гитлер, выглядевший «весьма измученным и истощённым», поведал Эрнсту Шмидту спустя несколько дней и который Шмидт, соответственно, пересказал, «когда белые вошли, было похоже, что со стороны казарм прозвучало несколько случайных выстрелов. Никого нельзя было посчитать ответственным за них, но белые быстро приняли меры». Они «забрали в плен всех людей на месте, включая Гитлера, и заперли их в подвалах гимназии Макса».

Как и версия Шмидта о том, как Гитлер едва спасся несколькими днями ранее, его рассказ об аресте Гитлера правительственными войсками правдоподобен. Во-первых, она не вписывается в обычный шаблон Шмидта — преувеличение степени, в которой Гитлер и он были против революции. В соответствии с этим шаблоном непохоже, чтобы Шмидт вообще упомянул историю ареста, и скорее вместо этого рассказал бы историю о том, как войска, занимая казармы, немедленно распознали бы в Гитлере антисоветского активиста. Далее, аресты такого сорта, что описал Шмидт, были обычными после падения Советской Республики. Любой человек с симпатиями или вовлечённый в Красную Армию рисковал быть арестованным. Аресты производились настолько часто, что стало обычным видеть пленников с поднятыми руками, идущими по улицам Мюнхена в центры задержания для арестованных. Всего не менее 2 500 человек содержались в заключении в Мюнхене по крайней мере в течение дня после поражения мюнхенской Красной Армии.

Был или не был Гитлер действительно арестован и лишён свободы в гимназии Макса, теперь он стоял перед перспективой весьма неопределённого будущего после прибытия в Мюнхен «белых» войск. Как он мог обеспечить то, что его предыдущая деятельность не будет расценена как служба для Советской Республики за пределами служебных обязанностей? Гитлеру нужно было понять, как спасти собственную шею, что будет зависеть более от того, как другие изобразят его службу в предшествующие недели, чем от того, как он сам определил свою политическую лояльность в апреле.

* * *

Одним из наиболее устойчивых наследий мюнхенской Советской Республики был огромный подъём антисемитизма. И всё же весной 1919 года он возрастал образом, несовместимым с конечным появлением собственного радикального антисемитизма Гитлера. Будет невозможно понять, как последнее случилось позже в этом году без уяснения природы антисемитизма, от которого он отличался.

В отличие от нацистского антисемитизма, наиболее распространённый вид антисемитизма в Мюнхене в 1919 году не был направлен против всех евреев одинаково. В действительности многие евреи в городе выражали соё открытое отвращение к еврейским революционерам и не воспринимали подъём антибольшевистского антисемитизма весной 1919 года как направленный также и против них. Как вспоминал сын Рафаэля Леви, его отец, доктор, был равным образом ортодоксальным иудеем и патриотом-монархистом: «Мой отец и все наши друзья имели консервативные взгляды», — отмечает он. «Они не думали, что их это затронет. Они думали, что это было направлено против революционеров, подобных Айснеру. Мой отец, мой дядя, так же как и их еврейские и нееврейские собратья солдаты — никто из них не выражал симпатии к тем революционным „горячим головам“ и „атеистам“. Я всё ещё отчётливо это помню».

В отличие от последующего антисемитского преображения Гитлера, рост антисемитизма в революционном Мюнхене в начале 1919 года в большой степени был явлением католических влиятельных кругов города, порождённым из столкновений с поборниками Советской Республики. Его наиболее известное выражение можно найти в дипломатическом докладе Евгенио Пачелли от 18 апреля, в котором будущий папа римский описывает, пользуясь языком антисемитизма, грубое столкновение, которое было у его помощника Лоренцо Шиоппа с Максом Левиеном и другими революционерами в Резиденции, королевском дворце, использовавшемся тогда как штаб-квартира правителей Советской Республики. Оно описывает, как революционеры превратили королевский дворец в «настоящий ведьмин котёл», полный «непривлекательных молодых женщин, среди них больше всего евреек, которые провокационно располагались во всех кабинетах и двусмысленно смеялись». Левин, который в действительности не был евреем, описывался как «молодой человек, русский и еврей к тому же», который был «бледен, грязен, с бесстрастными глазами», а также как «умный и коварный».

В своём докладе будущий папа Пий XII и его помощник явно разделяют чувства, распространённые среди многих в Мюнхене, что революция была преобладающим образом еврейским предприятием. Вдобавок к своему антикоммунизму с сильными антисемитскими нотками Пачелли также отвергал еврейские религиозные практики (подобно тому, как он в качестве главы католической церкви, отвергал все некатолические религиозные практики). И тем не менее он был счастлив поддерживать евреев в нерелигиозных делах, раз за разом помогая сионистам, которые обращались к нему за помощью, пытаясь вмешаться в поддержку евреев, озабоченных подъёмом антисемитского насилия в Польше, или предупреждая в 1922 году министра иностранных дел Германии, еврея Вальтера Ратенау, о готовящемся заговоре с целью его убийства. Действия Пачелли с целью помощи еврейским сообществам были подобны таковым же Михаэля фон Фаульхабера, архиепископа Мюнхена, который был счастлив оказать услугу, когда еврейские представители обращались к нему с просьбой о помощи. И в письме к главному раввину Люксембурга Фаульхабер неодобрительно упоминает рост антисемитизма в Мюнхене: «Здесь в Мюнхене мы также видели попытки […] раздуть огни антисемитизма, но к счастью, они не сильно разгорались». Архиепископ также предлагал Центральной Ассоциации граждан Германии иудейского вероисповедания помощь в предотвращении распространения антисемитских памфлетов за пределами церквей.