Становление бойца-сандиниста - [37]

Да, я забыл сказать, что еще в Васлала, дней за пятнадцать до ухода к Модесто, я заметил вот здесь, на икре правой ноги, беленькую точечку и точно такую же точечку на икре левой ноги. Точечку, как от укуса комара. Но поскольку там все руки постоянно в укусах комаров и порезах, причем следы от тысяч и тысяч таких укусов и от порезов в итоге превращаются в один шрам. Это в порядке вещей, как и то, что иногда укусы немного гноятся. Так и ходишь, с гноящимися укусами на руках. А когда находишь спирт или эфир, то протираешь эти язвочки. Они сходят, тут же возникают новые и т. д. Но эти, как я заметил, начали увеличиваться, превращаясь в белые пятна по обе стороны икры. Причем вокруг белого пятнышка все стало ярко-красного цвета. И так они и увеличивались в размере, пока за несколько дней не стали размером в монету в десять сентаво. Это обеспокоило меня. Тем более что потом пятна разрослись до четвертака и стали в полтинник. Тогда они начали болеть, и болеть сильно. Я видел, что там скапливается гной, и решил, что вот доберусь до Модесто и мне сделают инъекцию, поскольку в лагере было много лекарств.

Флавио, партизанскому врачу, я сказал: «Тут у меня на ногах какая-то гадость». — «Да, у тебя занесена инфекция». И это предполагаемая инфекция продолжала успешно разрастаться. Размер язв уже дошел до монеты в одну кордову. От боли я не мог спать. Пришлось завернуть край высоких голенищ моих ботинок, так как чуть дотронься до моих гнойников, как я буквально пропадал от боли. Дали мне антибиотики для инъекции, но я заметил Флавио: «Эта гадость не сходит... Флавио, она начинает плохо пахнуть. Я чувствую, как эта гадость воняет...» Тогда Флавио принюхался. «Да, брат, гниет...» — «Да они просто воняют». — «Я тебе введу другое лекарство». И вводит его мне. После этого я четыре дня сам не свой сижу сиднем. Ведь мы там вообще были слабыми, худющими... Подобная инъекция меня прямо оглушила. Итак, прошли четыре дня, и меня начали лечить. Это было нечто жуткое, поскольку пинцет с ватой мне вводили прямо в язву... Аж до самого нутра доставали этим пинцетом... и так снова и снова... Я сжимал кулаки и стискивал зубы... «Ай, братуха!..» — кричал я, вырываясь у Флавио, а он хватал меня и садился мне на ногу. И когда он вычищал весь гной, то в ноге образовывалась здоровенная яма, а я покрывался едким потом. Ходить я не мог, и все время сидел. В то время мы там недоедали и были совсем разбиты физически... В общем, я вновь ушел в небытие. Лечение продолжалось каждый день, но гной шел постоянно, и язвы становились все больше. Боль была такая, что я не в состоянии подняться, чтобы сходить за едой, и лишь с большим трудом поднимался в туалет или умыться... Хотя это стоило больших усилий, но умывался я каждый день... раздевался в ущелье, по которому течет ледяная вода... Но я это проделывал каждый день, а иногда и по два раза на дню. Язвы мои не затягивались, и я видел, что Флавио озабочен, поскольку у других товарищей и в разных местах стали появляться такие же маленькие — мои были самыми крупными — пятнышки. Он понял, что это была никакая не инфекция, а я уже целый месяц как находился в состоянии прострации, весь накачанный антибиотиками... А язвы все увеличивались в размере. Они разрастались и «подъедали» меня изнутри так, что уже была видна кость. Это были очень большие язвы. В общем, процедуры мне теперь делали только втроем. Один товарищ срезал две палки. Одну давали мне в руки, другую я зажимал зубами, чтобы не орать во время лечения, в язвы на ногах начинали вводить марлю. Боль была такая, что нельзя описать. Она охватывала меня всего. Палку, которую мне вставляли в рот, я перекусывал. Так велика была эта боль. Ну просто в разрыв души... Только Сомосе я мог бы пожелать подобное. Меня спасало то, что я терял сознание, когда Флавио начинал вводить марлю в язвы. Вынимали ее всю в гное и крови с кусочками мяса размером так побольше зернышка маиса или фасолины. Это были отвалившиеся от меня шматки мяса. Сейчас-то остались только рубцы... А ведь язвы были дюймов пять в диаметре, причем как бы обгрызанные изнутри. И должно быть, чтобы добить меня, еще в Васлала у меня начал побаливать аппендицит. В общем, ко всему этому еще и аппендицит. Бедный Флавио бесновался от того, что не мог понять, что же это была за болезнь. Но как-то вечером Флавио подошел и сказал: «Это — лесмания! Лесмания!» [75] (Так, должно быть, кричат: «Земля! Земля!») — «А что это такое, лесмания?» — «Брат, это то, чем вы больны. Я помню, что когда готовился уходить в горы, то просматривал кое-что по тропической медицине... и это... как его... реподраль... реподраль... им это и лечится. То есть реподралем...» — «Хоть бы и так, брат. Надо посылать за этим реподралем...» А ты знаешь, что это такое, послать за реподралем в город?.. Когда-то его доставят! Да еще надо проскочить сквозь засады гвардейцев. Словом, все это затянулось на целых пять месяцев. А пока я менял бинты и лишь иногда поднимался, чтобы собирать дрова, а то и охранять пост. Дело в том, что я, чтобы не пасть духом, просил себе работу. Так что лесмания еще больше закалила меня. Вот почему мы были столь требовательны. Ведь если лишен веры и стыда, то попросишь, чтобы тебя отпустили вниз. Я же никогда не просил Модесто об этом, хотя они считали, что я был человеком почти конченым. И вот в один из таких дней наступило рождество, рождество 1974 г.