Станцуем, красивая? - [15]

О, вот она и открылась, легка на помине! На пороге – парторг отдела Петр Ильич Лукьянов.

– Товарищи, политинформация! Ниночка, организуйте народ. Пожалуйста, товарищи, не опаздывайте. Политинформация в «Красном уголке»!

4. Полустанок «Политинформация»

Политинформации и общие собрания отдела проходят в «Красном уголке». Это большая комната с бюстом в углу и тремя кумачовыми лозунгами, натянутыми по периметру. В торце ее установлен стол президиума; от обычного стола его отличает красная скатерть. На скатерти – пыльный пустой графин. Воду туда наливают только во время общеотдельских праздников и отмечаний – да и то лишь вместе со спиртом, который требуется разбавить до приемлемой крепости. На противоположной стене – стенд с «Моральным кодексом строителя коммунизма». Кодекс этот, скорее всего, не читан здесь никем и никогда, что объяснимо ввиду успешного завершения строительства в рамках данного, отдельно взятого отдела.

Остальное пространство занято разнокалиберными стульями и скамьями. Поскольку ходить на политинформации не желает никто, посещать их обязаны все. Если кто-то испытывает затруднения с пониманием предыдущей фразы, он всегда может зайти в «Красный уголок» и почитать Кодекс – там есть довольно подробное объяснение. В качестве документа, оправдывающего чье-либо невольное отсутствие, принимается только справка от врача или свидетельство о смерти. Как говорит Робертино, поголовная явка на политинформацию является лучшей защитой завоеваний победившего коммунизма.

– Нам нравится жить так, как мы живем? – спрашивает он, снова и снова тыча в потолок указательным пальцем. И сам же отвечает: – Нравится, еще как нравится. Хотим ли мы, чтобы все это отменилось? Нет, не хотим. Но такой риск существует, дорогие мои чуваки и чувихи! Он существует потому, что коммунизм пока еще построен не везде. Да-да, за стенами нашего благословенного отдела не все еще живут и работают так, как имеем счастье жить и работать мы. Те, кто не верит, приглашаются порасспросить Анну Денисовну о ее прежнем месте работы. А, порасспросив, представьте себе, что кто-то, от кого кое-что зависит, приходит к нам в отдел на политинформацию и видит пустой «Красный уголок». Пустой! Красный! Уголок! Что подумает тогда этот кто-то? «Какая черная неблагодарность! – подумает он. – Какой позор! Этим людям подарили победивший коммунизм, а они не могут раз в месяц посетить часовую политинформацию!» Так подумает он и будет совершенно прав. Потому что нет большего позора, дорогие мои чуваки и чувихи, чем черная неблагодарность!

Примерно такие же речи Робертино произносит, когда в группу приходит разнарядка на демонстрацию, овощебазу или выезд в колхоз. И в его словах есть немалый резон, признаваемый всеми. Во всяком случае, политинформациями не манкирует в отделе никто.

«Красный Уголок» полон, и парторг Лукьянов, требуя тишины, уже дважды стучал по графину шариковой ручкой. Мама-Нина машет Аньке от двери через головы собравшихся, беззвучно шевелит губами.

– Что?.. Что?.. – не понимает Анька.

По-рыбьи разевая рот, Мама-Нина повторяет свою пантомиму. «Где-и-ро-чка?» – разбирает по губам Анька и быстро оглядывает комнату. В самом деле, где Ирочка Локшина? С утра ее не было видно. Может в курилке? Теперь Анькина очередь на пантомиму.

– Нет! – отчаянно мотает головой Мама-Нина. – В курилке нет!

– Товарищ Соболева, сядьте, – говорит Лукьянов из президиума. – Товарищ Заева, что вы нам тут театр устраиваете? Садитесь, товарищи. Раньше сядем – раньше выйдем. Товарищ Заева, доложите отсутствующих.

Едва усевшаяся Мама-Нина снова встает и начинает уныло перелистывать тетрадку. Листает долго, закрывает, открывает и снова принимается мусолить разграфленные странички. Врать бесполезно: потом правда все равно откроется и будет только хуже.

– Товарищ Заева, сколько можно? – подгоняет ее Лукьянов.

Мама-Нина откашливается.

– Отсутствуют по уважительным причинам – пятеро. Трое по болезни, одна в командировке, один в отпуске.

– Так… – Лукьянов делает пометку в блокноте. – Списочек мне потом. Дальше.

– По неуважительным… – начинает Мама-Нина и обреченно оглядывается на дверь. Ирочкина прогрессивка зависает на кончике Лукьяновской ручки, вот-вот капнет оттуда в партийный блокнот, капнет и канет безвозвратно, бесповоротно. – По неуважительным…

Мама-Нина снова призывно смотрит на дверь, и та, словно повинуясь чуду материнской заботы, вдруг плавно распахивается, и в комнату влетает запоздавшая Ирочка. Успела!

– …отсутствующих нет! – победно завершает отчет Мама-Нина и шумно плюхается на стул, словно ставит печать.

– Так и запишем… – Лукьянов с видимым удовлетворением отмечает в блокноте очередную стопроцентную явку.

Анька с тревогой смотрит на Ирочку. Ее меловую бледность не могут скрыть даже огромные, в пол лица, дымчатые очки.

– Сюда, Ируня, сюда!

Ирочка пробирается к подруге, тоненькая, щуплая, натуральная дюймовочка среди больших майских жуков. Жуки двигаются по скамье влево-вправо, освобождают ей место.

– Товарищи! – устало говорит Лукьянов. – Сколько можно, товарищи. Давайте уважать друг друга. А то мы так до обеда не закончим.