Станцуем, красивая? (Один день Анны Денисовны) - [50]

Последние команды Робертино выкрикивает уже в полный голос, и редко когда его пламенный клич остается без ответа. Одну лишь Аньку Соболеву уговаривать не приходится: чтобы заработать дополнительные шесть недель, ей так или иначе нужно брать всё, что дают. Поэтому она постоянно пребывает в первых рядах добровольцев, заранее готовая откликнуться на любой призыв, чреватый желанными отгулами.

Их главными источниками служат колхоз и овощебаза. Есть еще и народная дружина, хотя там, как правило, бывает неслабая конкуренция, потому что прогуляться вечерком по улице куда приятней, чем горбатиться над контейнером с гнилой свеклой. Кроме этого, дважды в год, в ноябре и в мае, можно заработать отгул за пронос портрета на праздничной демонстрации. Анька старается не упускать ни одной возможности из этого разнообразного набора. Если сравнивать с «Аметистом», то налицо явные изменения к лучшему — хотя бы потому, что на новом месте ей удается проливать существенно меньше крови, обходясь преимущественно «потом». Но зато уж «пот» ради двухмесячного летнего отпуска приходится лить ручьями. В отделе Анькина «отгульная обсессия» является предметом вечных насмешек.

Например, Робертино нет-нет да и скажет что-нибудь вроде:

— Соболева, там надо с моста прыгнуть. Пять отгулов дают.

— Пять отгулов? — изумленно повторяет Анька, явно взвешивая предложение самым серьезным образом. — А с какого моста?

И лишь потом, разглядев шутку, начинает смеяться вместе со всеми. Ведь действительно смешно.

За выход на овощебазу дают больше всего, но там и работа адова, в холоде, на сквозняке. Чуть не убережешься — готово, пневмония. Редко когда попадаешь на что-нибудь человеческое, вроде помидоров или винограда. Все больше полусгнивший картофель или отвратительная капуста в предпоследней стадии разложения. Предполагается, что из этого хлюпающего болотного месива можно выудить годный к употреблению кочашок или клубень. Как же, держи карман шире. Здоровой капусты здесь не бывает в принципе, исключая разве что саму Аньку, которая и впрямь напоминает кочан, столько на ней поддето рубашек, свитеров, шарфов и шерстяных платков.

Слинять с базы некуда, проходная наглухо закрыта, хамоватые местные надсмотрщицы разве что кнутом не погоняют. Единственная отрада — обеденный перерыв. Все отдельские охотники за отгулами собираются в самом теплом месте, сваливают в общую кучу принесенные из дома бутерброды и отправляют двух гонцов к заветной дыре в заборе, который разделяет овощебазу и территорию соседнего винно-коньячного заводика. Коньяком там вряд ли можно разжиться, но коньяка никто и не просит. Дыра невелика — аккурат в размер трехлитровой банки. Ее, родимую, туда и суют вкупе с мятым трудовым рублем. И минуту спустя получают назад ту же самую банку, но уже не пустую, а наполненную восхитительно дешевым вермутом. В обычное время этот напиток не годится даже на покраску забора, но в условиях овощебазы он кажется нектаром богов.

Гонцы возвращаются с победой, и начинается поиск стаканов. Это самая веселая часть трапезы. Кто-то предлагает лить в горсть, кто-то хочет пить прямо из банки, а кто-то третий кричит, что теперь фиг он пожертвует кружку-крышку от термоса, потому что в прошлый раз вермут оставил на ней несмываемый налет, который впоследствии напрочь разъел не только термос, но и стол, на котором стоял термос, и пол, на котором стоял стол, и бетонные перекрытия на три этажа вниз. И все хохочут, как сумасшедшие.

Удивительно, правда? Если оглядеться вокруг, то вряд ли можно обнаружить хотя бы одну причину для радости. Вот кучка продрогших людей примостилась на досках между бараками — скорчившись, втянув голову в плечи, безуспешно пытаясь согреть озябшие руки в карманах и под мышками. Их пригнали сюда силой, их удерживают здесь помимо воли. Под ногами — чавкающая слякоть гнили, сверху — серая тоскливая хмарь, то и дело истекающая противной ледяной моросью. Дышать им приходится нестерпимой вонью разложения — вонью, к которой они настолько принюхались, что уже и не чувствуют ее. И вот — на тебе, хохочут, радуются жизни!

Радуются, потому что внутри барака еще хуже, потому что оставлена позади бо́льшая часть этого бесконечного мучительного дня, потому что скоро можно будет уйти домой, унося с собой два вожделенных отгула и краденый огурец в кармане, потому что шутка хороша, а люди все свои, потому что за этой серой дождливой мокротой, говорят, есть солнце, потому что, как ни крути, когда-нибудь наступит лето, потому что рядышком под грудой ломаных поддонов нашлась грязная, но целая баночка из-под майонеза. Баночку кое-как отмывают и пускают по кругу.

— Вот что интересно, — сделав большой глоток, говорит Робертино. Он успел подзаправиться еще задолго до обеда, причем подзаправиться хорошо, основательно. — У нас, куда ни придешь с бутылкой — хоть в лес, хоть в филармонию, — везде и всегда можно найти стакан. Если, конечно, хорошо искать и не сдаваться, как советовал писатель Николай Островский.

— Во-первых, никакой это не Островский, — откликается Валерка Филатов, любитель точности. — Это девиз из книжки Каверина «Два капитана», но принадлежит он английскому поэту лорду Теннисону. А, во-вторых, там сказано: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»