Станция Мортуис - [26]

   Замминистра переводит сонный взгляд на радиолу. В полузабытье он и не заметил как прекрасная андалусийка закончила свой огненный танец и ему приходится выслушивать какую-то абракадабру. Приподнявшись на локте замминистра меняет диапазон и настраивает приемник на частоту родного "Маяка", "...легкую оркестровую музыку", донесся до него бархатный баритон московского диктора. Замминистра неуверенно задерживает руку на верньере, но потом смиряется, отпускает руку и откидывается на теплую подушку.

   О да, он всегда был излишне честолюбив, это следует честно признать. Безвестность - худшее ему наказание, замкнутость противоречит всему его существу. Конечно, предоставь ему господь выбор, может он и не бросил научную работу. Но с годами выяснилось, что научные претензии должны постоянно подкрепляться не только тяжким повседневным трудом, работы он никогда не боялся, но и внутренней, глубинной убежденностью в том, что этот труд и есть сама жизнь. Научное познание, в силу своего рационального характера, не прощает искателю научных истин обычных человеческих слабостей и привычек. А у него, увы, явно недоставало воли. Да и не только воли. Пожалуй еще и самого главного: постоянного, неподдельного, неослабевающего, переходящего порой в фанатизм интереса к избранной сфере деятельности, интереса, который и называют в обиходе призванием. Для кропотливой, рассчитанной на годы и десятилетия лабораторной "медитации" он, как оказалось, не был создан. Он обладал слишком разносторонней натурой, был слишком политичен, с трудом заставлял себя сосредоточиться на узкой, по его мнению, проблеме. Неплохо, однако, отучившись в университете и получив законное право поступить в аспирантуру, он должным образом это право реализовал, не упустив, таким образом, подвернувшейся возможности очутиться в самом сердце родимой державы - или же, как утверждали явные ее недоброжелатели, в имперской столице мирового зла, - святой белокаменной Москве. Влившись в коллектив первоклассного и по тем временам превосходно оснащенного научного учреждения, он бесспорно получил громадную фору по сравнению с многими так и оставшимися в провинциальном Тбилиси сокурсниками. С удобными в обращении приборами приятно было возиться, тема казалась весьма захватывающей, и все те, научные, годы он провел как-бы под высоким напряжением воли, работая честно, изо всех данных ему природой сил. Но больше всего, пусть и не вполне осознанно, он все-таки боялся обмануть чужие надежды - а особенно надежды тех замечательных людей настоящей, большой науки, с которыми ему посчастливилось общаться. Если вдуматься, то им тогда, в первую очередь, управлял не интерес, не страсть к познанию, а присущее ему сызмальства чувство ответственности, ответственности перед руководителями темы, перед ожидавшей его триумфального и окончательного возвращения домой матушкой, перед родственниками и друзьями, перед поставленной целью наконец. Все это в один прекрасный день должно было закончиться и закончилось банкетом. Он и сейчас, копаясь иногда в прошлом, не может припомнить более светлых и чудных страниц в книге своей судьбы, чем те, на которых запечатлены события времен московской аспирантуры. Да, это были настоящие годы. Но чудными эти годы представлялись ему не потому, что научная проблема над которой ему выпало биться, была единственной, неповторимой, или хотя-бы выходящей вон из общего ряда таких же весьма захватывающих проблем, а потому, что он был молод, полон сил и энергии, впервые обрел относительную самостоятельность, его эго нашло какое-то новое выражение. Но время неудержимо летело вперед, диссертация была успешно защищена, банкет состоялся, в надлежащее время он вернулся, как и предусматривалось, в родной город и вынужден был задуматься о том, чем заняться дальше.

   Замминистра страдальчески закатывает глаза к потолку. Вернувшись из Москвы он устроился в один из институтов республиканской Академии Наук. Институт обладал неплохой репутацией, но ему, он считает, просто не повезло. Здесь на его долю выпал какой-то псевдонаучный кошмар. Достраивали новый корпус, а рабочих рук не хватало. Стоило ли защищать диссертацию, коли функцию рабочего-строителя приходилось выполнять чаще, чем ученого-исследователя. Тему, над которой так споро работалось раньше и нюансы которой он успел прочувствовать, пришлось оставить, так как в институте не было необходимой для соответствующих исследований аппаратуры, да и рассчитывать на ее получение в обозримом будущем не приходилось. Подобных ему кандидатов наук здесь было слишком много, и у каждого находились свои аргументы и претензии. Приходилось через силу заниматься вещами, о которых он имел самое смутное представление, впереди открывались довольно удручающие перспективы. И вдруг, совершенно неожиданно, прозвучало это предложение.

   X X X

   Девочка очень любила кино.

   В этом, конечно, не было ничего удивительного. Многие из нас, не смея нарушить монотонное течение своего жизненного потока, представляют себя людьми готовыми на поступок только глядя на экран.