Стамбул. Перекресток эпох, религий и культур - [121]

Плотная стихийная застройка Стамбула, причинившая городу столько бед, вызывала у западных путешественников отвращение. Европейцы привыкли к широким бульварам и проспектам, аккуратным паркам, чистым площадям и архитектурным доминантам в лице величественных дворцов и соборов. Османская столица являла совершенно иное зрелище. Частичная нумерация зданий в старых кварталах появилась лишь после пожара 1856 года – и сбитые с толку европейцы терялись в лабиринте средневековых улиц. Восторг, испытанный ими от лицезрения с моря восхитительной панорамы, сменялся раздражением.

«Город внутри не соответствует своему прекрасному внешнему облику», – пишет итальянский путешественник XVII века Пьетро делла Балле. По его мнению, Стамбул безобразен. Амичис сравнивает местные кварталы с театральным закулисьем: снаружи – прелестные декорации, внутри – мусор, уродство и убожество. «Я думаю, что нет другого города на земле, где красота может быть настолько иллюзорной, как в Константинополе», – сетует журналист. Американский писатель Герман Мелвилл также негативно отзывается о повседневной жизни Стамбула: «Жалкие домишки и грязные улочки… Следы варварства». Он вспоминает крохотные зарешеченные оконца, отсутствие указателей и прочие приметы нищеты – только из хибар выглядывают девушки, подобные лилиям и розам, растущим в разбитых горшках. Бродский награждает Стамбул совсем уж нелестными эпитетами: «Бред и ужас Востока. Пыльная катастрофа Азии». Кинг, изучающий метаморфозы, произошедшие с городом после двух мировых войн, отмечает, что прибытие в Стамбул по морю до сих является одним из самых соблазнительных и романтичных приключений в мире – но сопровождается разочарованием. Поэтому в 1910 году одному европейцу, приплывшему в османскую столицу на корабле, дали совет, как сохранить хорошее впечатление о Стамбуле: никогда не сходить на берег.

Неприглядный вид Стамбула объясним с юридической точки зрения: в его основе, помимо страха перед землетрясениями, лежит шариат. На Востоке право собственности исторически не подлежит ограничению. Например, в Бейруте стоят заброшенные особняки, хозяева которых уехали из Ливана в годы гражданской войны (1975–1990) и не вернулись. Законодательство запрещает делать что-либо с недвижимостью без физического присутствия ее владельца. Аналогичная ситуация имела место и в османской столице: шариат не знает ни института сервитута, присущего романо-германской правовой семье, ни единых для всех законов, характерных для государств англосаксонского мира.

Кроме того, вплоть до 1839 года за порядком в жилых кварталах Стамбула следил имам местной мечети. Он выполнял функции квартального старосты и обладал широкими административными полномочиями. Желавший поселиться в махалле должен был получить разрешение имама. Естественно, имам требовал от горожан соблюдения шариата, в соответствии с которым собственник мог без зазрения совести перекрыть улицу и построить дом. Стамбул и другие мусульманские города Ближнего Востока росли стихийно, без соблюдения каких-либо пожарных и санитарных правил.

Ислам сыграл значительную роль как в совокупности с правом, так и сам по себе. Страхование считалось богохульством – стамбульцы не понимали его юридической природы и социального значения. Если Аллах пожелал, чтобы дом сгорел, то негоже искать личную выгоду или требовать компенсацию.

Перечисленные обстоятельства, наряду с пожарами, провоцировали эпидемии. Население Стамбула регулярно уменьшалось из-за инфекционных заболеваний – даже в сказках «Тысячи и одной ночи» Юнан (царь земли Румана[84]) болен проказой. Первая в истории пандемия чумы (540–541) началась при Юстиниане I и получила название «Юстинианова чума». Очаг эпидемии находился в египетском городе Пелузий на востоке дельты Нила. Вскоре возбудитель болезни по средиземноморским торговым каналам попал в Константинополь, откуда распространился на северные, южные и восточные земли Византии – и затем перекинулся на соседние страны. К концу 654 года чума охватила всю территорию тогдашнего цивилизованного мира.

В Восточной Римской империи эпидемия достигла апогея около 544 года. В Константинополе ежедневно умирало до 5 тыс. человек, в отдельные дни смертность достигала 10 тыс. По свидетельству Прокопия Кесарийского, «от чумы не было человеку спасения, где бы он ни жил – ни на острове, ни в пещере, ни на вершине горы…» Сотни мертвецов за неимением родственников или слуг лежали несожженными. По улицам день и ночь напролет несли трупы.

Пандемия бушевала на протяжении двух веков (541–750) и унесла жизни примерно 25 млн человек в Европе и около 100 млн – на Ближнем Востоке (среди них 40 % населения Константинополя). Сам Юстиниан заболел, но излечился. Он стал одним из редких счастливых исключений – городские эпидемии не щадили ни простых людей, ни членов правящей династии.

Ахмед I скончался от сыпного тифа, Абдул-Меджид I – от туберкулеза. Оспа и чума загнали в гроб многих шехзаде. Когда Рустем-паша собирался жениться на Михримах (дочери Сулеймана I), недоброжелатели пустили слух, что вельможа болен проказой, – и султан велел придворным врачам обследовать потенциального зятя. Медики не подтвердили проказу, но обнаружили у Рустема-паши педикулез; впрочем, диагноз не повлиял на заключение брака. Будущий великий визирь получил прозвище «Вошь судьбы». В турецком языке возникла пословица: «Если ты удачлив, даже блоха принесет тебе счастье».