Стальной век: Социальная история советского общества - [94]

.

Сталинское заигрывание с массами не ограничивалось проведением периодических антибюрократических кампаний. Постоянная перестановка аппарата создавала условия для социальной мобильности, для быстрого продвижения «человека из народа» по крутым ступеням общественной лестницы. Возможность этого ярко демонстрировалась массам на примерах героев истинных и вымышленных. Так начинал свою карьеру будущий лидер партии и государства Л.И.Брежнев, которого волна чисток конца 1930-х гг. вознесла из инженеров на пост заведующего отделом, через год — секретаря Днепропетровского обкома партии, а после войны — и выше. Лишенные социальной и личной свободы трудящиеся могли (разумеется, не все!) обрести своеобразную компенсацию в виде надежды на путь наверх и связанное с этим преуспеяние. На киноэкранах зритель видел многочисленных героев и героинь, совершающих стремительное восхождение от «сохи и станка» до высот политического и государственного руководства, всеобщей известности и авторитета. На подобных реальных героев «рабочей аристократии» сталинизм пытался опереться. Наличие многочисленных иерархических ступеней, привилегированных и «подкармливаемых» слоев отражало глубокий антиэгалитаризм сталинской политики.

Многие исследователи, подобно К.А.Виттфогелю, подчеркивали черты сходства между сталинской моделью государства и восточным деспотизмом³⁹⁴. Но между этими типами режимов существовало отличие, которое определялось разницей в решаемых ими задачах. Восточный деспотизм стремился консервировать структуры традиционного общества и экономику, тогда как сталинизм — осуществить насильственную и ускоренную модернизацию. Соответственно, традиционный авторитаризм первого допускал существование подчиненных ему и интегрированных в общую вертикаль общественных единиц (общин, союзов, ассоциаций) внутри системы, кон

центрируя в своих руках связи между ними. Напротив, сталинское государство пыталось установить тоталитарную модель власти, при которой не дозволялось никакой (даже самой минимальной) внутренней самостоятельности тех или иных частей общества. Более того, оптимальным, с его точки зрения, было бы вообще отсутствие таких оформленных частей и уничтожение любых горизонтальных связей между атомизиро-ванными индивидами. Власть стремилась не допускать никаких автономных образований или свободных пространств. Государство мыслилось как регулятор и заменитель всех социальных взаимоотношений, вплоть до самых интимных³⁹⁵. Даже семья, объявленная в Советском Союзе «ячейкой общества», не имела никакой автономии. Конфликты между ее членами разбирались в партийных комитетах и «товарищеских судах», супруги жаловались друг на друга в партийные, профсоюзные и иные инстанции, поощрялось доносительство, а родители и дети боялись обсуждать между собой общественные проблемы.

В нацеленной на постоянное подхлестывание развития схеме каждому уровню социальной пирамиды отводилась особая роль, причем «вождь» сохранял возможность в любой момент апеллировать к «низам» или кадрам низшего и среднего звена против неугодных ему бюрократических и даже элитарных группировок. Страх перед чистками, строгая взаимосвязь между общественным статусом и доходом администраторов и выполнением хозяйственного плана должны были подстегивать интерес номенклатуры-бюрократии к увеличению производства. Как отмечал исследователь сталинской модели власти А.Авторханов, «жизнеспособность и долголетие такого общества зависели от систематической регенерации ячеек власти сверху донизу — от постоянного вычищения отработанных кадров, от постоянного возобновления армии бюрократов. Порядок Сталина не допускал ни свободной игры сил на верхах, ни гражданской инициативы в обществе, даже самой верноподданической… «Думать» — это прерогатива одного Сталина, «действовать» — это задача всей партии»³⁹⁶.

Но именно здесь и находилась уязвимая, ахиллесова пята системы. Чем выше были доходы номенклатуры, тем труднее было ее представителям удовлетворять свои возраставшие материальные потребности. «Их интерес направляется прежде всего на сохранение и гарантирование достигнутого и меньше — на достижение новых льгот. Частный интерес бюрократов… все больше попадает в конфликт с требованием… быстрого роста экономики», — отмечал бельгийский экономист Э.Мандель⁴⁶³. Это создавало предпосылки для ведомственного окостенения и торможения, что ставило под вопрос сам курс форсированной модернизации.

Усиление корпоративных группировок бюрократии, их стремление к самостоятельности мешало использовать механизмы подстегивания для решения задач послевоенного индустриального рывка. Более того, оно подрывало монолитность системы власти и принятия решений. Режим отвечал на это попытками усилить централизацию управления. Так, 21 апреля 1948 г. правительство заменило принцип прямых договоров между предприятиями и главками, допускавший переговоры и определенную конкуренцию в снабжении, ежегодным центральным договором между главками и другими ведомствами; установленные рамки должны были строго соблюдаться предприятиями. Тем не менее, тенденции к оформлению корпоративных интересов сохранялись.