Стальной шквал - [71]

Хейно говорил вполголоса, чтобы фельдфебель не слышал. Потом добавил шепотом:

— Я смотрю, наш Койвисто как нарочно выбирает такие позиции, чтобы наверняка все погибли. Но я не намерен отдавать жизнь за эту пушку. По мне, пускай уж лучше она останется здесь.

Ниеминен все-таки не мог думать так о Койвисто. Конечно, он понимал, что с точки зрения боя здесь пушка стоит лучше всего и с этой позиции она может нанести наибольший урон противнику. И все же ум его восставал: «Ведь уже второй раз мы сами залезаем в мышеловку! И последний! Больше я в такую петлю не полезу!»

Они пошли разведать пути возможного отхода. В одном месте расстояние от кустов — до опушки леса было метров пятьдесят. Хейно привел их туда и сказал:

— Вот здесь надо драпать. Можно проскочить, если

мчаться как олень. —

— Ну, а если сосед в это время уже занял окопы пехоты, так он и подстрелит тебя как оленя, — заметил Хейккиля.

— Значит, надо удирать раньше, — уточнил Саломэки.

— Да,!и лучше всего сейчас, не откладывая, — подхватил Хейно. — Давайте скажем Койвисто, мол, оставайся сам, если тебе так хочется поскорее в рай. А нам жить хочется.

Ниеминен кусал губы.

— Так все же не годится. Койвисто хороший мужик и ничего плохого нам не делал. Но можно ему сказать, что, если сосед прорвется в расположение пехоты, пушку мы вытаскивать не станем.

Тише, — шепнул Хейккиля. — Он идет. Легок на помине. Фельдфебель подошел хмурый и озабоченный.

— Что, ребята? Думаете насчет отступления?

Они смутились, как провинившиеся школьники. Наконец Хейно выжал из себя ответ:

— Смотрим. Вот тут можно проскочить живым, если дать хорошую скорость.

На щеках Койвисто пятнами проступил румянец. Он смотрел в глаза то одному, то другому и наконец воскликнул странно дрогнувшим голосом:

— И вы, значит! И вам собственная жизнь важнее, чем судьба Финляндии! Неужели вы, малые дети, не понимаете, что у нас нет иного выбора. Свобода или…

Он не договорил, чувствуя, что слово «смерть» просто не идет у него с языка, хотя прежде в проповедях он пользовался им довольно эффектно. «В доме повешенного не говорят о веревке». Койвисто почувствовал спазм в горле. Он заговорил мягко, как бы жалея их, ибо в глубине души он ведь понимал этих молодых ребят. Но все же ему было больно. Пушка занимала такую позицию, что им, конечно, придется туго. От них потребуется беззаветный героизм, о котором так много говорилось и писалось. А у них-то его нет. Боязнь смерти в них сильнее любви к родине. Фельдфебель горько вздохнул. Надо-было дальше убеждать их и заставить понять, почему необходимо самопожертвование. Сейчас на это уже нет времени. И он сказал:

— Пойдемте к орудию, ребята. Потом поговорим. Сейчас нам необходимо быть твердыми. Подумайте, что произойдет, если танки ворвутся в расположение пехоты. Там ведь такие же молодые ребята, как вы. И они ведь свои, финны.

Фельдфебель повернулся кругом и пошел не оглядываясь. Солдаты смотрели ему вслед. Наконец Ниеминен сказал:

— Пойдемте, парни. Ему тоже нелегко, этому Койвисто.

Они медленно побрели назад. Шли молча, повесив головы. Только Хейно бормотал про себя:

— Нет, говорит, иного выбора, кроме как свобода или смерть. Он. это имел в виду; Но на кой черт эта свобода мертвому?

Это услыхал Саломэки, шедший впереди Хейно. Он оглянулся и гневно прошептал: — Как же ты не понимаешь! Свобода останется живым. Господа-то сами хотят выжить. Вот они и посылают нашего брата на смерть, чтобы самим потом жить припеваючи, пировать да развратничать в богатстве и роскоши.

Когда они подошли к пушке, фельдфебель уже смотрел в свой бинокль. Кауппинен дремал, сидя на краю окопа. Ниеминен подошел и растянулся рядом. Только тут он понял, как устал. Глаза слипались неудержимо. И стоило чуть прикрыть веки, как начинали плясать золотые искорки. Артиллерия противника все время обстреливала дороги. «Они готовятся к новой атаке, — думал Ниеминен в полусне. — Что же с нами будет? Неужели мы так тут и поляжем все?.. И что будет потом, если русские прорвут линию обороны и захватят всю Финляндию? Что тогда будет с людьми, со всем народом? Ведь говорили же и писали, что они половину перебьют, а остальных сошлют в Сибирь! Неужели дойдут до этого? Нет, черт побери! Койвисто все же прав! У нас есть лишь один выбор: свобода или смерть!»

Над головой кружилась, жужжала пчела. Рядом кто-то разговаривал вполголоса и слышалось сонное дыхание Кауппинена. «Что там дома сейчас делают?»

Ниеминен вздрогнул. Удивительно, он в эти дни стал забывать о доме. Даже о жене и о маленьком Эркки. «Как они там? Наверно, малыш уже умеет смеяться? И лопочет? И уже узнает маму? Только отца не знает. Тогда он еще ничего не соображал».

Ниеминен почувствовал на ресницах влагу и зажмурился изо всех сил, до боли в глазах. Он не успел за эти дни написать домой, и оттуда не было писем. «Надо бы написать хоть несколько строчек, на всякий случай. И положить в бумажник. Потом, когда-нибудь, прочтут вместе, когда Эркки станет уже понимать».

У него дрогнуло сердце. Не раз приходилось слышать рассказы о том, что человек иногда предчувствует смерть. «Неужели это предчувствие? Нет, черт — возьми, что это я! Я ведь жив и невредим после таких передряг. Да вздор, не бывает никаких предчувствий. Разве Нюрхинен догадывался о чем-нибудь?.. Не считая того, что он вечно склонял смерть на все лады». Снова начался непрерывный грохот артиллерии противника, в котором отчетливо выделялись близкие выстрелы танковых пушек. Над головой появились штурмовики. Ниеминен скользнул в свой окоп. До него долетел крик фельдфебеля: