Стальной шквал - [39]

Фельдфебель бросил обкусанный стебелек и встал.

— Все это, конечно, между нами. И еще одно дело. Если что случится, орудие не бросать. Этого нам никогда не простят.

Он сделал знак сержанту и отошел с ним в сторону. Остальные смотрели им вслед. Наконец Хейно нарушил молчание:

— Ну и чудной мужик, не подумал бы, что шибко верующий. Но вот чего, я в толк не возьму. Выходит, мы эту пушку должны беречь как какую-то священную корову, А <по мне, так вовсе не важно, простят ли нам что-нибудь или не простят.

Ниеминен наморщил лоб.

— Я, конечно, ничего не знаю, но одно мне ясно, что этот фельдфебель готов навострить лыжи. Я, ребята, считаю, что если на ту гору начнут прорываться танки, то надо постараться превратить их в свалку железа, чтоб неповадно было.

— Или от нас еще раньше останутся клочья под теми кустиками, — сказал Хейккиля с улыбкой.

«Да они все жалкие трусы!» — подумал Куусисто. Сам-то он кое-как научился справляться со своим страхом и мог слушать вой снарядов почти спокойно. В словах фельдфебеля ему почудилось что-то знакомое. Да, конечно же, так рассуждал и сержант Мюллюмэки, и тот фронтовик, которого он встретил на улице Выборга.

Он видел сам готовые противотанковые рвы, эскарпы, слышал, что линия обороны хорошо укреплена, и был уверен, что отсюда отступать не придется. Поэтому он сказал:

— Ясна совершенно, прав. И я думаю, что здесь нам делать будет нечего. Их еще там, на линии, успеют превратить в металлолом. Фельдфебель просто трус.

— Ты лучше на себя посмотри! — вспылил Саломэки. — Давно ли ты подкапывался под Америку?

Не говори, — усмехнулся Хейно. — Он еще себя покажет героем.

— Мы еще посмотрим, кто как себя покажет! — воскликнул Куусисто, покраснев, и пошел в землянку. Другие тоже поднялись и стали расходиться. Сундстрём улыбнулся:

— Всякая теория, дорогие друзья, сера. Но зелено прекрасное дерево жизни!

— Да катись ты к черту! — взорвался Хейно. Его уже давно злили подобные изречения. Главным образом потому, что он не понимал их смысла.

В следующие ночи они копали понемножку котлован для — блиндажа и возвращались обратно довольные.

А днем лениво рыли окопы и укрытие для тягача-бронетранспортера. Укрытие не успели еще закончить, как прикатил и сам тягач.

— Черт возьми, ребята, новенькая машина!

Все собрались полюбоваться машиной. Открылся люк, и оттуда показалась голова водителя.

— Что за черт! Укрытие еще не готово?

Водитель вылез из люка и встал на гусеницу тягача. «Сержант поспешил успокоить его:

— Не горячись. Замаскируем, прикроем ветками, так что видно не будет.

— Ветками, ветками, но вы ответите капитану, если сосед разбомбит машину.

— Гей, ребята, станковый пулемет! — увлеченно воскликнул Куусисто, разглядывавший машину со всех сторон. — И броня какая толстая! Прямо как у танка!

— Да, у них тоже броня в полсантиметра, — хмыкнул Хейно, но затем добавил с довольным видом: —Теперь мы можем удирать спокойно. Я к тому, что не надо будет тащить пушку на своем горбе.

Тягач замаскировали и с прохладцей продолжали земляные работы. На передовой было тихо. Фронтовая газета «Бей наотмашь!» посвящала свои столбцы главным образом успехам финских снайперов. И лишь как бы между прочим сообщалось, что по данным авиаразведки противник продолжает стягивать войска. Также и немецкие сводки с восточного фронта в газете были такими обтекаемыми, что из них мало чего можно было понять. Говорилось об «эластичной» тактике немцев, о частях и группах войск, «ощетинившихся подобно ежу», А отступление называли «спрямлением линии фронта», которому «враг не смог помешать». В землянке смеялись над этим всласть.

— Чего только не придумают, сволочи!

Зенитчики, занимавшие другую половину землянки, были, как правило, люди постарше, поэтому молодые артиллеристы с ними почти не общались. У тех и других была своя жизнь.

Ниеминен начал восстанавливать утраченную спортивную форму. Рано утром он делал пробежку, потом тренировался с мешком, занимался гимнастикой и словно забыл обо всем на свете, кроме своего бокса. Хейккиля стал увлекаться девушками. У него было уже около сорока подруг, с которыми он переписывался. Со всеми он познакомился благодаря журналу, где печатались адреса. Все свободные вечера он строчил письма. Конечно, на это требовалось время, но головы он своей не утруждал нисколько. Дело в том, что Хейно написал для него готовый образец, письма, с которого можно было делать копии. Письма, правда, выходили одинаковыми, как блины. Но что за важность? Лишь бы только не перепутать имя адресата. Итак, Войтто строчил письма Одно за другим:

«Мой боевой фронтовой привет с энского направления!..»

Хейно сочинил поистине блестящий образец. В письме говорилось и о жестоких сражениях, и о потрясающих разведывательных рейдах в тыл врага, и об изнуряющей душу скуке. Была и просьба о свидании во время следующего отпуска и деликатный, чуть завуалированный намек на зародившуюся любовь. А в конце скромная просьба:

«Я бы писал чаще, но здесь трудно достать бумагу и конверты. Не можешь ли ты прислать мне хоть несколько штук!»

Когда Хейккиля это прочел, он почувствовал неловкость: