Стальное поколение, ч. 2 - [13]

?

Но это было еще полбеды: нормального молодого организатора, доказавшего свои способности на десятке вовремя сданных ферм и коровников застирали, не давали ходу и он уходил в спекуляцию и криминал. Хуже было, если он задавал вопрос — а почему все это так? Задавшим этот вопрос было два пути — или в диссиду или, учитывая армянские реалии — в террор.[15]

Карпет, как вор — власть ненавидел. Это требовал Закон — не тот, который в книжке написан, а тот, который бродягами сотней лет по острогам выстрадан, настоящий закон. Но еще больше, чем власть — он ненавидел гнилых людей. Он словно нутром чуял, что лучше честный враг во власти, лучше честный мусор, который лишнего не напишет, а что совершил, то совершил — чем хитровывернутый гэбешник с его замутками. Все-таки он был армянином, сыном своего народа — и отчетливо понимал, что если за ЭТИМИ власть останется — беда будет. И большая беда...

Но, прежде всего, он должен был позаботиться о себе и о благополучии общины.

Вор снова перемотал назад — но воспроизводить пока не стал. Пододвинул телефон, набрал номер...

Щелкнуло соединение

— Спишь?

В трубке, словно в заоблачной выси, откуда Бог наблюдает за детьми своими — загудели гудки отбоя.

Вор терпеливо набрал номер снова, повторил вызов.

— ... А ты не бросай, с...а — ласково сказал он — ты послушай. Подарок у меня для тебя есть. Спокойной ночи малыши...

И пустил запись...

Запись проигралась только несколько раз — но этого хватило. В трубке слышалось тяжелое, с присвистом дыхание — как будто человек на другом конце провода только что пробежал три километра, как на школьных соревнованиях...

— Ну, как колыбельная на ночь?

— Ты... я...

— Ты мыльный пузырь, демагог дешевый... — сказал, как припечатал вор — хочешь, запись эта в Москве окажется, а?

В трубке раздался всхлип

— Не посмеешь...

— Еще как посмею — сказал вор — мне терять нечего, в отличие от тебя. Вы меня уже в сортир слили...

— Нет!

— Чего нет, думаешь, я не знаю, гнида? Короче, вот тебе мое слово — пусть и менты и гэбье отскочат и от меня и от братвы вообще. Ты знаешь, мы за свое ответить готовы. Но отвечать за чужое — лоховство, на это мы не подписывались. И имей в виду — я ведь сам могу гэбью много чего рассказать. Только не твоему, прикормленному — а московскому. Мне свое так и так впаяют, я свой срок на одной ноге отстою, потому как в авторитете. А вот тебя — расстреляют, и твое прикормленное гэбье — тоже. Потому как я — вор, а ты — предатель.

В трубке — снова всхлип, потом молчание

— Нет... не посмеешь.

— Еще как посмею — повторил вор — ты по себе не мерь, это ты, мыльный пузырь, ткнул тебя — и нету, только сыро на полу. А меня и резали, и стреляли — жив, как видишь. Мне в ваших делах — интереса почти нет, потому и сдам вас — как стеклотару в магазин. Проверим?

— Чего... надо.

— Завтра — чтобы Алексанян был на свободе, ясно? Нет — все уходит в Москву. А чтобы я знал, что ты ко мне чистой душой — пусть гэбье принесет мне личные дела тех, кто меня освещает, на братву постукивает. Интересно будет почитать.

— Они... это невозможно.

— Завтра, до полудня — припечатал вор — или суши сухари.

И положил трубку.

Человек, с которым он разговаривал и которому ставил условия — сам по себе был не слишком важен, но он был каналом связи на самый верх, и через него — шли все договоренности, в том числе по делам. И он был неприкасаемым — потому что был сыном большого человека, хотя сам был по уши в дерьме, еще с московских времен.

Вор улыбнулся своим мыслям.

Как же все просто начиналось...

Начиналось все с контактов с турецкими и бейрутскими армянскими общинами. Это не возбранялось — на всех контактах сидело КГБ, и вроде как была такая маза, что иностранные армяне посмотрят, как живут армяне советские, в достатке, в равенстве, в своей республике — и захотят жить так же. И армянские общины по всему миру — станут одним из форпостов советской внешней политики и разведки, благо и там и там армян хватало.

Ага, щаз...

Сначала — начали ввозить контрабанду. И сплавлять контрабандой советские товары за границу — недаром в Турции, полно советских телевизоров, хотя туда советские телевизоры не продавали, потому как в стране у власти фашистская военщина. Потом — начали подпольно гранить ворованные бриллианты в обход Де Бирс и выводить деньги за границу. В расчетах использовалось золото — армяне издревле числились отменными ювелирами. Потом — начали открывать счета за границей. Так как счета на свое имя открывать опасно, могут узнать, да и многие банки требуют личного присутствия клиента при открытии или продлении счета — счета открывали на доверенных лиц, которых предоставляла община. А потом, когда та же сама община предложила закрыть глаза на открытие в советской Армении филиала подрывной организации Дашнакцутюн и ее боевого крыла Дро — отказываться уже было как то... не с руки.

Но вот теперь...

Вор подошел к двери, крикнул

— Цветка ко мне!

Такую кликуху — братва дала его родному сыну Гагику, который постоянно был рядом с вором. Вообще то, вор не должен был иметь ни семьи, ни детей, и если правило нарушалось — любой мог предъявить ему как суке — но тут были нюансы. Сам Гагик — был пацаном правильным, и тут ему предъявить было некому и нечего. Кроме того — закавказские воры в смысле семьи придерживались более либеральных правил, чем русские.