Стальная империя Круппов. История легендарной оружейной династии - [19]

Это было его окончательной гибелью. Поразительно, что в его тщательно разработанных планах не учитывался известный факт: Берне была прерывистым, ненадежным, крайне капризным потоком, и когда уровень падал, то, естественно, останавливалось и водяное колесо. В первый же год стояла долгая засуха. Фридрих никак не мог поймать своего доброго часа. Он терпел неудачу в третий раз, и уже не оставалось спасательных тросов. Он их отчаянно искал. Как из открытой раны, от него уходили последние остатки состояния его бабушки, и в отчаянной попытке остановить кровотечение он обращается к правительству. К какому именно правительству, не имеет большого значения; он просто хотел патрона. Дважды он предлагал Санкт-Петербургу создать частично финансируемое государством литейное предприятие в России, направил три прошения о субсидиях в Берлин. Последнее отправлено в 1823 году. Как и все другие, оно было отклонено, и Фридрих оказался покинут в последней агонии. Фабрика разваливалась – буквально разваливалась, вагранки трескались, и по всему полу хлестал горячий металл. Опять наступила засуха. Высохший ручей посадил его на мель, водяное колесо оказалось бесполезным; с таким же успехом он мог бы оставаться и в старой каморке, если не считать того, что она ему больше не принадлежала. В апреле 1824 года великий дом на площади у льняного рынка, напоминание всему Эссену о том, что одна семья торговцев на протяжении двухсот тридцати шести лет справлялась с превратностями судьбы, ушел из его рук. Новым владельцем стал его тесть. Родство – это очень хорошо, но бизнес есть бизнес, а Фридрих занял у герра Вильгельми 18 125 талеров. Старик обратился в суд, потребовал судебного решения, и в качестве компенсации ему присудили усадьбу.

Крупп лишился символа положения в обществе. У него не было крыши над головой, и поэтому он перевез Терезу и четверых детей в коттедж рядом с фабрикой. Друзьям он объяснял: «Так мне удобнее наблюдать за работой на фабрике. А кроме того, мне нужен деревенский воздух».

Друзей обмануть не удалось. Его новый дом представлял собой хижину. Первоначально он предназначался для фабричного прораба, но в нем едва хватало места для деятельного холостяка. Квадратный, наполовину деревянный, с зелеными ставнями, украшенными резным орнаментом в форме сердечек, этот коттедж обладал определенной домашней привлекательностью и позднее, когда величайший из Круппов назвал его своим «родовым гнездом», он стал знаменит на всю Германию. (Разрушенный бомбежками в 1944 году, коттедж был перестроен, в нем сохранилось многое из первоначальной мебели. Он находится как раз около офиса, который занимал Альфрид Крупп.) Когда же семья въехала в него, его очарование меньше бросалось в глаза. Прихожая была размером с клозет, три комнаты внизу, в которых размещались Фридрих и его жена, были не намного больше. Все ели в кухне у железной плиты – единственного источника тепла. По одну сторону от плиты находилась пара толстенных, вручную тесанных бревен, о которые Фридрих сбрасывал свои туфли, когда направлялся на завод. По другую сторону шла узкая лестница на верхний этаж, где под низкими карнизами размещалось на убогих ложах следующее поколение Круппов: Ида, пятнадцать лет, Альфред, двенадцать, Герман, десять, и Фриц, четыре года.

Потеряв дом у льняного рынка, их отец, по-видимому, спасовал. Он был вынужден уйти в отставку со своего поста в правительстве города, и его имя было вычеркнуто из налогового списка Эссена, что для купца считалось наибольшим позором. Ему были нужны 25 тысяч талеров для закупки необходимого оборудования, 10 тысяч он был должен кредиторам, и он передал дела некоему герру Гревелю, бухгалтеру, который продолжал выполнять обязательства, выплачивая на литейном заводе заработную плату за счет ликвидации недвижимого имущества Круппа. Согласно одной из версий, Гревелю пришлось вызывать Фридриха из таверны для подписания документов о передаче, но это, возможно, злонамеренная сплетня. Осень 1824 года застала его прикованным к кровати. Нам известно, что на протяжении двух лет он, глядя в потолок, лежал в комнате рядом с кухней, разбитый человек, размышляющий о своем унижении. На бревнах собиралась пыль. Птицы вили гнезда на неработающем водяном колесе, тигли разваливались, не имеющие работы люди бездельничали. Над заводом нависло что-то нереальное. После Ватерлоо Эссен стал до неистовства прусским, где-то в других местах долины люди упорно и беспрестанно трудились, подгоняемые острым чувством северогерманской совести. Здесь же царило только тихое отчаяние. Страдания Фридриха продолжались в течение двух лет. В воскресенье, 8 октября 1826 года, он спокойно повернулся лицом в соломенного цвета подушку и умер. Ему было всего тридцать девять лет. Доктор сказал Терезе, что ее муж скончался от «грудной водянки». Три дня спустя растерянные родственники вдовы собрались в передней комнате и вынесли простой гроб на семейное кладбище неподалеку от льняного рынка. Проделав этот тяжелый путь, участники траурной церемонии не сомневались в том, что они становятся свидетелями конца династии, что вместе с Фридрихом они хоронят его мечту. Но были некоторые слабые предзнаменования. Поскольку французы ликвидировали плату за пользование Руром, движение судов по реке с каждым годом становилось все более прибыльным. За несколько недель до похорон первый в Руре локомотив совершил свой начальный рейс, волоча за собой приземистые вагоны, доверху груженные углем. Более обнадеживающим, чем любое из этих событий, было, однако, поведение старшего сына покойного. Выражение лица нового главы семейства было каким угодно, но только не похоронным. Неловкий и нервный, грубый, торопливый, с видом почти невыносимого напряжения, он едва мог дождаться, пока закончатся похороны. Он хотел одного: опять вернуться на фабрику.