– Да про тебя я и не говорю, – с усмешкой ответил ему Сталки. – Ты же не идешь в армию, старый зануда. Но я не хочу, чтобы меня исключили, и ректор тоже нас побаивается...
– Ерунда! – воскликнул Мактурк. – Ректор исключает только за непотребство или воровство. Да, я же забыл, вы-то со Сталки и есть воры... обычные взломщики.
Посетители охнули, но Сталки принял эту аллегорию с широкой улыбкой.
– Видишь ли, эта мелкая бестия Мандерс видел, как мы с Жуком взломали сундук в спальне Мактурка, когда брали его часы в прошлом месяце. Мандерс, конечно, тут же понесся к Мейсону, а Мейсон всерьез воспринял это как воровство и решил поквитаться с нами за крыс.
– Так Мейсон попался прямо в наши умелые ручки, – ласково проговорил Мактурк. – Мы хорошо к нему относились: он был у нас новым преподавателем и хотел завоевать расположение. Жаль, что он сделал такие выводы. Сталки пришел к нему в кабинет и сделал вид, что рыдает, сказал Мейсону, что начнет новую жизнь, если Мейсон простит его на этот раз, но Мейсон не согласился. Он сказал, что его долг сообщить об этом ректору.
– Мстительная свинья! – воскликнул Жук. – Все из-за этих крыс! Тут и я тоже разрыдался, а Сталки признался, что уже шесть лет постоянно занимается воровством, с тех пор как пришел в школу, и что я его научил всему... такой а ля Фейджин[45]. Мейсон просто побелел от радости. Он решил, что мы попались.
– Здорово! Здорово! – воскликнул Дик Четверка. – А мы никогда не слышали об этом.
– Конечно. Мейсон все делал втихаря. Он записал все наши показания. Он поверил каждому нашему слову, – сказал Сталки.
– И все это передал ректору без всяких обиняков. Это заняло около сорока страниц. Я очень ему помог в этом.
– Вы совершенно рехнулись, а дальше что? – спросил Абаназар.
– За нами послали, и Сталки попросил, чтобы ему зачитали «показания», а ректор толкнул его так, что Сталки упал в корзину для бумаг. Потом он назначил каждому по восемь розог... смешно... за... за неслыханные... вольности в общении с новым преподавателем. Когда мы уходили, я видел, как у него тряслись плечи. Ты знаешь, – печально сказал Жук, – что Мейсон теперь как посмотрит на нас на втором уроке, так краснеет? Иногда мы втроем смотрим на него в упор, пока он не начинает трепыхаться. Этот гад ужасно чувствительный.
– Он читал «Эрик, или Мало-помалу», – сказал Мактурк, – поэтому мы дали ему «Сент-Уинифред, или Мир школы»[46]. Они там в свободное от молитв и пьянства время постоянно воровали. Это было всего лишь неделю назад, и ректор нас слегка побаивается. Он говорит, что это сознательная дьявольщина. Все это Сталки придумал.
– Смысл ссориться с преподавателем есть только в том случае, если ты можешь выставить его ослом, – сказал Сталки, с удовольствием вытягиваясь на коврике. – Если Мейсон не знал, что такое пятая комната... то уж теперь-то знает. А сейчас, мои дорогие возлюбленные слушатели, – Сталки поджал под себя ноги и обратился к компании. – В наши руки попался сильный, редкий человек[47] – Кинг. Он прошел долгий путь, чтобы спровоцировать этот конфликт. (С этим словами Сталки застегнул свое черное шелковое домино на пуговицы, изображая судью.) – Он унижал Жука, Мактурка и меня privatim et seriatim[48], вылавливая нас по одному. Но сегодня, здесь, в музыкальной комнате, он оскорбил всю пятую комнату, да еще в присутствии этих... этих охвицеров из девяносто третьей, похожих на брадобреев[49]. Пусть же, Бенжимин, теперь он кричит capivi[50]!
Браунинг и Рёскин не входили в круг чтения Сталки.
– И кроме того, – сказал Мактурк, – он обыватель, любит висячие горшки с кошечками. Он носит клетчатый галстук. Рёскин утверждает, что каждый, кто носит клетчатый галстук, безусловно, будет проклят навеки.
– Браво, Мактурк, – отозвался Терциус, – а я думал, что он просто гад.
– Да он не просто гад, а намного хуже. У него есть фарфоровый горшочек для цветов с синими ленточками, на котором сидит розовый котенок; этот горшочек висит у него в окне, и в нем растет просвирник. Помните, когда мне досталась эта дубовая панель с резьбой из восстанавливаемой церкви в Байдфорде (Рёскин утверждает, что каждый, кто начинает восстанавливать церковь, является совершенным мерзавцем), и я приклеил ее здесь? Кинг пришел и спросил, не мы ли выпилили это лобзиком! Ха! Кинг – король фарфоровых горшочков!
Мактурк повернул вымазанный чернилами большой палец вниз, словно под ним простиралась воображаемая арена с окровавленными кингами.
– Placete[51], благородное дитя! – крикнул он Жуку.
– Итак, – с сомнением начал Жук, – он хоть и из Балиоля, но я дам шанс этому животному. Я всегда смогу написать стихи, чтобы он подергался. Он не будет жаловаться ректору, потому что он будет выглядеть глупо (Сталки совершенно прав). Но у него должен быть шанс.
Жук открыл наугад книгу, пробежал по странице пальцем и начал читать:
Иль тот, кто к царю вероломно
Подкрадывается в Москве,
По серому кремлевскому граниту
Ступают вместе с ним пять генералов...
– Это не пойдет. Давай другое, – сказал Сталки.
– Подожди. Я знаю, что там дальше, – сказал Мактурк, который читал через плечо Жука.
