Сталинский нос - [5]
Лежу, думаю про тетю Ларису. Когда же я ее в последний раз видел? Она еще за этого дядьку замуж не вышла. Папа отвел меня к ней, потому что мама заболела и ее надо было везти в больницу. Я у тети Ларисы прожил целых два дня. Даже в школу не ходил. А когда папа за мной приехал, он сказал, что мама в больнице умерла. Я заплакал, тетя Лариса меня обняла, а папе сказала: «Вид у тебя какой-то виноватый». Он не ответил, просто забрал меня домой. Потом, наверно, были похороны. Только меня на них не взяли. Не знаю почему, надо бы папу спросить.
Над головой тихо булькает и шипит. Это вода идет по трубам. В какой-то квартире патефон завели. Обычно я только революционные марши слушаю, но эта песня ничего, мне нравится, нежная такая и красивая. А почему тетя Лариса сказала, что у папы был виноватый вид? Непонятно. Папа был грустный, это точно. Я думаю, он себя казнил за то, что маму не спас. Он хоть и не доктор, но все равно. Привык за все отвечать.
Я с головой прикрылся газетами и представляю себе завтрашний день. Завтра все наладится. Завтра товарищ Сталин освободит папу. Завтра меня примут в пионеры. Во сне вижу пионерскую линейку и папу вижу. Он улыбается и повязывает мне на шею красный галстук.
11
Если бы дворник утром лед колоть не взялся, я бы спал и спал. Дворник этот меня разбудил. Он не знал, конечно, что я сплю в подвале. Ну и давай ломом по льду. Я проснулся. Вижу, уже светает. Может быть, даже опаздываю.
Молнией наверх по ступенькам, во двор мимо дворника и на улицу. А на тротуарах граждан, ни пройти ни проехать! Кто на работу спешит, кто в очередях толкается, а кто пытается в трамвай втиснуться. Я бегу. На углу из громкоговорителя запели:
Эту песню в 8 утра поют, значит, точно, опаздываю в школу. Оглянулся, вижу, трамвай отходит. А трамвай-то от мороза весь белый, окна заиндевели, повсюду сосульки висят. Я за ним, а он ход набирает, скрежещет по рельсам, искры летят. Не знаю как, но догнал я трамвай, вспрыгнул на подножку. Граждан в трамвае столько, что внутрь не протиснуться. Повис на подножке. Трамвай вдруг затрясло, он рванул и полетел все быстрее и быстрее, улица вниз пошла. Москва вихрем мимо летит, мелькает, аж в глазах зарябило. Холодище — ужас, и по лицу ледяным ветром лупит, но почему-то очень приятно. После всего, что ночью случилось, эта сумасшедшая гонка — одно удовольствие. Я даже вслух засмеялся.
12
В школьном дворе ребята играют в снежки. Разбились на две команды и пуляют друг по другу. Я сам в снежки играть люблю. У меня рука твердая. Все знают, что мне уже три награды дали за стрельбу в тире, поэтому, как игра в снежки начинается, меня все хотят в свою команду. Даже командиром. Я команду выбрал, присоединился. Снег хороший, липкий, снежки так и свистят. Битва идет. Скоро моя команда переходит в атаку, и точно бы мы врага побили, если бы не Вовка Собакин. Ему, конечно, все испортить надо. Ни с того ни с сего как заорет: «Берегись, Американец!» — и с разбегу мне в спину, да так, что мы оба летим в сугроб. Вот ведь идиот какой.
Он меня Американцем зовет из-за мамы. Папа мне строго-настрого велел никому ни слова, а я ему сболтнул. Собакин был моим лучшим другом, ну я и не сдержался. Зря, конечно.
— Убери лапы, дурак! — Я отпихнул Вовку, вылез из сугроба и пошел от него подальше. Вдруг слышу, он орет: «Смерть врагам народа!» Я обомлел. Он что, про папу знает? Не может быть. Оборачиваюсь — Вовка целится снежком, но не в меня, а в Очкарика. Бросил и попал. Тут как по команде все ребята давай по Очкарику пулять. Он к стенке прижался и лицо руками закрывает, чтобы очки не разбили.
Очкарик — это Борька Финкельштейн. Он у нас один только еврей в классе. Его папу и маму взяли еще в январе, он теперь у тетки, что ли, живет, не знаю. Очкариком его за очки, конечно, дразнят. В нашей стране, если ты не пролетарий или не крестьянин, а очки носишь и только книжки читаешь, быть тебе Очкариком. Сказать по правде, Борька действительно ужас как много читает.
Вовка тут как тут, пихает мне в руку снежок:
— Пульни в него, Американец.
Я гляжу, а это не снежок даже, а ледяной комок, таким с моим-то прицелом можно очень больно засадить. Я отворачиваюсь. Не хочу я этой ледышкой в Борьку кидать. Ну чего Собакин пристал?
— Граждане-товарищи! — Вовка орет. — Обратите внимание! Зайчик не желает врагов народа расстреливать.
— А, предатель! — кто-то вопит. — Может, он сам враг народа?
У Вовки рожа вредная и ухмылка противная.
— Кто не с нами, тот против нас, — говорит и тычет в меня ледышкой.
Все вокруг глядят на меня, ждут, что я сделаю. Тишина. И вот в этот самый момент Очкарик вдруг решает бросить снежок. Он близорукий, ни черта не видит, но снежок его по случайности летит мне в ухо. Все, конечно, хохотать как сумасшедшие. А меня будто кто за руку дернул, я у Вовки ледышку хватаю и ею в Очкарика. Дзинь по очкам, стекло во все стороны, и осколок полоснул его щеку до крови.
13
Я сижу у окна за первой партой, лицом к лицу с Ниной Петровной, нашей классной руководительницей. Она всегда лучших учеников за передние парты сажает. Раньше за этой партой сидел Вовка Собакин, но теперь он в последнем ряду, на Камчатке, с двоечниками. Задние парты мы прозвали Камчаткой, потому что это место далекое, туда Сталин шлет тех, кто не заслуживает того, чтобы жить и работать среди честных граждан. Вот Вовка туда и заехал.
