Сталинские маршалы в жерновах политики - [159]
Итак, Берия преступно замыслил поставить МВД над партией? Действительно, он выступил против многих канонов, утвердившихся в практике партийного руководства. Но было ли это криминалом? Ему, например, претило вмешательство партийных органов во все сферы социальной и хозяйственной жизни, к тому же далеко не всегда компетентное, однако, неизменно категоричное. По свидетельству Хрущева на июльском пленуме ЦК, Лаврентий Павлович стоял за четкое разграничение функций партийных и советских органов: «Пусть Совмин все решает, а ЦК пусть занимается кадрами и пропагандой». Факт подобных «криминальных» разговоров подтвердил и Каганович, один из заместителей главы правительства: «Подлец Берия не раз говорил: ЦК должен заниматься только пропагандой и частично кадрами — к этому он сводил роль ЦК. А для нас, старых большевиков, ЦК — это партийное, политическое и экономическое руководство всей жизнью партии, страны и государства».
Чтобы наглядно показать членам высшего руководства страны вред от некомпетентного вмешательства партийных органов в хозяйственную жизнь, министр внутренних дел дал указание подчиненным ему органам собрать на местах соответствующий материал. Такое приказание — собрать и донести в МВД сведения о национальном составе руководящих кадров партийных органов от парткома колхоза до обкома включительно, а также о недостатках их работы на предприятиях, в колхозах и т. д. — от министра внутренних дел Украины П.Я. Мешика получил и начальник управления МВД по Львовской области Т.А. Строкач. По словам докладчика на июльском пленуме Маленкова, именно информация Строкача, переданная в ЦК КПСС через первого секретаря Львовского обкома партии З.Т. Сердюка, заставила ЦК «по-новому, другими глазами смотреть на его (Берии. — Ю.Р.) деятельность». Это было расценено как попытка поставить органы МВД над партией, вывести их из-под партийного руководства.
Одним из первых Берия заговорил и «о культе личности Сталина». Да, это известный парадокс: человек, который одним из первых закладывал этот культ, первым же на него и ополчился. Что ж, вновь повторимся: такова наша история. Он первым, уже на похоронах генсека, отказался от вождистской риторики. По его инициативе периодическая печать прекратила прежние безудержные славословия в адрес вождя.
Каганович с трибуны июльского пленума негодовал: «Начал он атаку на партию с атаки на Сталина… Он оскорблял, изображал Сталина самыми неприятными, оскорбительными словами. И все это подносилось под видом того, что нам нужно жить теперь по-новому. Надо сказать, что кое-чего он добился. Сталин постепенно стал сходить со страниц печати»[317].
Осуждая эти действия, члены высшего руководства, по крайней мере не все из них, были искренни. Ведь через короткий промежуток времени Хрущев сам развернул критику культа личности Сталина, и это записывалось ему в заслугу. Усилия же Берии в этом направлении расценивались как все то же покушение на «монолитное» организационное и идейное единство партии и ее руководства.
Его особая позиция по послевоенному устройству Германии, путям разрешения кризиса в советско-югославских отношениях и другим вопросам внешней политики стала еще одним сильнейшим раздражителем для членов послесталинского руководства.
По информации заграничных резидентур МВД, Берия хорошо знал, насколько провальным оказался избранный в ГДР курс на ускоренное, форсированное строительство социализма. Население голосовало против в буквальном слове ногами: только в январе 1951 — апреле 1953 гг. в Западную Германию бежали 450 тысяч человек, в том числе многие тысячи коммунистов. В Москве становилось все более очевидным, что без советских штыков режим рано или поздно рухнет.
В конце мая 1953 г. Молотов как министр иностранных дел вынес вопрос о положении в ГДР на заседание президиума Совета министров СССР. Суть его предложения состояла в том, чтобы не проводить там форсированную политику строительства социализма.
Взявший слово Берия не просто возразил против акцента на прилагательное «форсированный», но и в целом оценил курс на строительство социализма в ГДР как ошибочный. По его мнению, гораздо важнее для СССР иметь единую мирную Германию, даже с буржуазным строем. В этом случае она выступала бы естественным союзником Советского Союза в борьбе против американского экспансионизма в Западной Европе.
Разразившееся уже в июне самое настоящее восстание в Берлине, Ростоке, Лейпциге и других городах, которое удалось подавить только силой, показало, кто из участников того обсуждения был дальновиднее. Граница между Западной и Восточной Германией на десятилетия стала не только «передовым рубежом социализма», но и источником постоянной международной напряженности. А Западная Германия, в отличие, скажем, от Франции, оказалась надежно прикованной, как любили выражаться партийные публицисты, к колеснице американского империализма.
Берия попытался нормализовать также отношения с Югославией, испорченные из-за резкой реакции Сталина на отказ Тито идти в фарватере советской политики. После смерти советского диктатора мало что изменилось: югославские руководители по-прежнему рассматривались как наймиты англо-американского империализма. Говоря словами Молотова, «было решено установить с Югославией такие же отношения, как и с другими буржуазными государствами, связанными с Североатлантическим агрессивным блоком: послы, официальные телеграммы, деловые встречи и пр.».
