Сталинградский рубеж - [144]

На улицах, ведущих к набережным, там и сям видны строгие квадратные башенки с миниатюрными изображениями танков наверху. Цепью этих башенок обозначено, где проходил по городу наш передний край в самое трудное время, когда плацдарм 62-й армии сжался до последнего предела. И от многих башенок дойдешь до Волги гораздо раньше, чем отмеришь тысячу шагов…

Вспомнилось, как сразу после окончания боев в городе я пролетал тут на связном самолетике в Бекетовку, в штаб соседей. С птичьего полета сталинградские руины выглядели еще более жутко. И я, глядя на них как бы со стороны, невольно спрашивал себя: можно ли поверить, что под бешеным огнем, сокрушавшим камни, живые люди месяцами держались на этой узенькой полоске волжского берега? Какие же это должны были быть люди?

Тому, как выстояли защитники Сталинграда, посвящена вся эта книга. А на вопрос, какие люди могли тут выстоять, есть исчерпывающий, мне кажется, ответ, который я всегда давал и даю самому себе.

Даже тогда, когда мы подолгу не получали крупных пополнений и наши дивизии и полки особенно редели от потерь, в армии было много коммунистов. Да, их часто первыми сражали пули и осколки, потому что они первыми поднимались навстречу врагу, и все равно их не убывало: на смену павшим появлялись новые. В октябре — ноябре, в эти самые тяжелые, все решившие месяцы, в Сталинграде было вручено без малого пять тысяч партийных билетов. Коммунисты — бойцы и командиры — были не только носителями, но и творцами того высокого духа мужества и отваги, который господствовал в армии.

Вот где ключ к пониманию того, как сталинградцы выстояли. И как, выстояв, смогли без передышки, не дожидаясь подкреплений, наступать.

…На проспекте Ленина, у подножия Мамаева кургана, выходим из машины. Отсюда начинается широкая — сама как проспект — некрутая лестница. Она ведет к далекой еще вершине, куда поднимались, бывало, по извилистому оврагу, по соединенным с ним траншеям. И на всем протяжении лестницы — люди. Поодиночке и группами, старые и молодые, многие с букетами первых апрельских цветов, идут они медленно и безмолвно вверх по каменным ступеням.

Сняв фуражки, идем и мы с Домочкиным в общем людском потоке. И с каждым шагом память оживляет, выхватывает из прошлого то одно, то другое. Выхватывает большое и совсем незначительное, трагическое и светлое: памяти не прикажешь.

Где-то вон там, в стороне от нынешнего парадного входа на курган, находился блиндаж армейского КП, памятный началом боев на ближних подступах к городу и первой встречей с прибывшим из-за Волги Василием Ивановичем Чуйковым. А, должно быть, в той вот лощинке ниже по склону, покрытой, как и тогда, густым кустарником, мой заботливый ординарец Володя Ковтун собирал дикие груши, чтобы угостить меня сваренным на костре «фруктовым супом»…

Пытаюсь отыскать глазами по всплывающим в памяти приметам места наших наблюдательных пунктов. Они были на «плечах» кургана, боковых его выступах, оставшихся такими же, как прежде. Но вот на самой вершине, за которую, сменяя друг друга, упорно дрались и гвардейцы Родимцева, и бойцы из дивизий Ермолкина и Горишного, и дольше всех — сибиряки Батюка, все так изменилось, что не сразу угадаешь, где были характерные «верблюжьи горбы». Вершина выровнена и стала заметно выше.

Каменная лестница прерывается аллеей пирамидальных тополей. Проходим площадку, где огромные скульптуры запечатлели людей-великанов (а сталинградцы и были по сути своей великанами!) в мгновения напряженнейшей, смертельной борьбы. Затем нас обступают стены-руины, словно поднявшиеся на курган со сталинградских улиц, какими они были в разгар боев. Это не безжизненные, не опустевшие руины — из камня повсюду выступают человеческие фигуры и лица. Высеченные рядом слова звучат как их голоса.

«Я — из 62-й» — и этим уже все сказано.

«Граната вперед, а ты за ней!» — это из памятки бойцам штурмовых групп, которую все знали наизусть.

«Из всех оправдывающих причин будет признаваться уважительной только одна — смерть» — это из резолюции комсомольского собрания перед боем.

«За Волгой для нас земли нет!» — крылатые слова, выразившие предельно ясно общую решимость выстоять…

Из невидимых, где-то скрытых динамиков слышатся боевые команды, лаконичные донесения, фразы из сводок Совинформбюро. Их перекрывают пулеметные очереди, гул орудийных залпов.

Мне кажется, что я слышу и песню. Ее нет на включенной сейчас пленке, но, пробужденная нахлынувшими воспоминаниями, она зазвучала в ушах сама собою:

Тучи над Волгой клубятся, бой от зари до зари,

Все мы теперь сталинградцы, все мы теперь волгари…

Неизвестно кем сложенная, она стала в Сталинграде любимой солдатской песней, и знали ее, наверное, все.

Ближе к вершине врос в землю Мамаева кургана суровый, похожий очертаниями на гигантский блиндаж Зал воинской славы. В центре его трепетный факел Вечного огня, замершие бойцы почетного караула. А на стенах сверху донизу — имена павших в великой битве. Многие тысячи имен. Но и стены такого зала, конечно, не вместили всех.

Тихо льется скорбная музыка. К горлу, как ни крепись, подступает давящий комок. Старая женщина в темном платке становится на колени. Кому пришла она поклониться — мужу, сыну?.. И у многих-многих из тех, кто проходит здесь нескончаемой чередой, сейчас на устах дорогие имена близких.