Сталинградский рубеж - [143]

Пора наставала горячая, но мне все же разрешили съездить к семье. Увидеть жену Настеньку, дочь и сыновей было несказанным счастьем. Ведь сколько месяцев, когда потерялся их след, никак не мог узнать — живы ли.

В апреле 62-я армия, выдвинутая уже на рубеж Северского Донца, была преобразована в 8-ю гвардейскую. И в сорок третьем году, и в сорок четвертом гвардейцы-сталинградцы действовали на направлениях главных стратегических ударов. Теперь уже — наших. А завершили войну, штурмуя Берлин.

Пройти от стен Сталинграда до стен Берлина — завидная на войне доля. Однако лично моя судьба сложилась иначе. Еще до того, как разгорелись летние сражения, я был вызван в Москву. Принял меня первый заместитель начальника Генерального штаба генерал армии Алексей Иннокентьевич Антонов. По тому, как повел он беседу, нетрудно было догадаться — собираются назначить с повышением. Но чего я не ожидал, так это того, что мне не просто объявят, что назначаюсь туда-то, как обычно делалось еще недавно, а спросят, какую должность я предпочел бы: командующего армией или начальника штаба фронта. Причем с ответом Антонов не торопил, советовал подумать. За всем этим тоже чувствовалось, что настало иное время — иначе пошла война.

Долго раздумывать я все-таки не стал. Быть начальником штаба фронта, что и говорить, лестно. Генералов, занимавших такие посты, можно было перечесть по пальцам. Но я решил, что смогу принести больше пользы, оставшись в армейском звене. Против перевода со штабной работы на командную я не возражал.

В тот же день меня пригласили к А. И. Антонову еще раз.

— Верховный Главнокомандующий дал согласие на назначение вас командующим армией, — сообщил он. — Поздравляю!

Я был назначен в 21-ю армию, передававшуюся из резерва Ставки Западному фронту, а вскоре переведен в 5-ю. Она участвовала в освобождении Смоленщины, Белоруссии, Литвы, сражалась в Восточной Пруссии. Поело разгрома фашистской Германии мне, уже в звании генерал-полковника, довелось снова попасть в те края, где без малого четверть века назад я начинал свою службу девятнадцатилетним комбатом: наша 5-я армия перебрасывалась на Дальний Восток. Внеся свой вклад в победу над японскими милитаристами, она закончила боевые действия на полях Маньчжурии.

Курган вечной славы

В октябре 1967 года, ровно через двадцать пять лет после тяжелых октябрьских дней сорок второго, когда защитникам Сталинграда было труднее всего выстоять, на земле, обильно политой их кровью, происходило большое торжество. При участии руководителей Коммунистической партии и Советского государства, в присутствии многих ветеранов гремевших здесь боев на Мамаевом кургане был открыт величественный мемориальный ансамбль в честь Сталинградской победы, в память ее героев.

Время давно уже определило место этой победы среди великих свершений всемирной истории. Сталинград стал олицетворением неодолимой силы советского народа и его армии, бессмертным символом непобедимости нашей социалистической Отчизны.

Все это успело прочно войти в сознание людей, в наши представления о прошлом и настоящем. И все равно я был охвачен глубоким волнением, когда слушал (к сожалению, издалека, по радио, ибо служебные обязанности главкома Ракетных войск не позволили мне быть в тот день в Волгограде) митинг на Мамаевом кургане, речь, произнесенную там Леонидом Ильичом Брежневым.

«Победа под Сталинградом, — говорил он, — была не просто победой, она была историческим подвигом. А подлинная мера всякого подвига может быть справедливо оценена лишь тогда, когда мы до конца представим себе — среди каких трудностей, в какой обстановке он был совершен».

Гитлеровская Германия бросила в Сталинградское сражение больше половины всех своих танковых и без малого две пятых всех пехотных частей, действовавших на восточном фронте. Против наших войск, когда они начали контрнаступление, был сосредоточен миллион вражеских солдат…

Мне особенно запомнились слова Леонида Ильича о том, что подготавливало нашу победу у Волги и без чего ее не могло быть:

«…Для того, чтобы все это свершилось, армии, сражавшиеся в Сталинграде, должны были выдержать, вынести на себе неимоверную тяжесть многомесячных оборонительных боев за каждую пядь земли».

О боях, действительно неимоверно тяжелых, которые велись под Сталинградом и в самом городе со святой верой в нашу победу, когда до нее было еще далеко, мне прежде всего и хотелось рассказать в своих записках. И часто мучила мысль, что показываю лишь частицы изумительного массового подвига, свидетелем которого довелось быть, а охватить его весь — не в моих силах.

И снова подумалось об этом, когда весной 1970 года увидел Мамаев курган, преображенный монументальными сооружениями мемориала, увенчанный исполинской фигурой Родины-матери с мечом, поднятым под самые облака.

Сверкающий в небе меч над курганом я увидел еще с борта самолета, заходившего на посадку. Мы прилетели с моим адъютантом Николаем Афанасьевичем Домочкиным. Военный комендант города, обеспечивший нас машиной, дал слово никому обо мне не докладывать. Я мог провести в Волгограде считанные часы и хотел навестить памятные по грозной године места, никого не отрывая от дел. Памятные, но уже с трудом узнаваемые… Город весь преобразился. Разросшийся центр слился воедино с заводскими поселками — они застроились такими же многоэтажными домами. Широко раскинулись новые бульвары, почти исчезли знаменитые овраги. Исчезли и последние руины. «Дом Павлова» — обыкновенный жилой дом, чистенький, аккуратный. Только старый особнячок над Волгой, где помещался 'КП Людникова, так и стоит с проломами в стенах, с повисшим пролетом лестницы, обнесенный, как боевая реликвия, оградой. А в центре оставили искореженную снарядами и бомбами краснокирпичную громаду паровой мельницы — наш опорный пункт на левом фланге обороны и незаменимый передовой НП, где дневал и ночевал Родимцев.