Сталинградский рубеж - [138]

Наверное, в этом была своя логика. Борьба, которая месяцами шла на наших сталинградских рубежах, доходила до крайней ожесточенности. Удивительно ли, что гитлеровцы боялись сдаваться бойцам шестьдесят второй, не смели ждать от них пощады? Хотя истреблять неприятельских солдат или офицеров после того, как они подняли руки, никто, разумеется, не собирался.

При продолжавшемся сопротивлении основной массы гитлеровцев (кое-где оно обеспечивалось, как установила наша разведка, присутствием на переднем крае и в опорных пунктах полевой жандармерии), мы начали в конце концов сталкиваться с явлениями довольно необычными. Думается, их в равной мере обусловили как наш нажим на врага, так и активная пропаганда с использованием всех наличных технических средств.

Чтобы быть точнее, сошлюсь на хранящиеся в отделе рукописных фондов Института истории Академии наук СССР воспоминания начальника отделения политотдела армии А. П. Шклюбского, у которого концентрировались все сведения об этих примечательных фактах. Он рассказывает о таком, например, случае.

Однажды ночью на голос нашего «рупориста» лейтенанта Гурвича вышел ефрейтор из 100-й немецкой легкопехотной дивизии. «Рус, я плен!..» произнес он. Однако ефрейтор хотел сдаться не только сам. Он объяснил: если его отпустят обратно и он сможет доверительно сообщить кое-кому из товарищей, что побывал у русских и остался невредимым, то придут и другие.

Ефрейтору поверили: риск был невелик. По его просьбе установили пароль: «Харьков» — чтобы знать, кто придет «от него». Следующей ночью приползли два немецких солдата, потом еще четверо. Последним — это было уже 30 января воспользовался тем же паролем офицер в чине капитана. Ему, как он заявил, стало известно, что один ефрейтор «вербует в русский плен», и капитан признал за благо, пока не поздно, «завербоваться» тоже. Сам ефрейтор больше не появлялся. Можно предположить, что. кто-то его выдал и последовала расправа…

Александр Павлович Шклюбский вспоминает еще нескольких немецких солдат, ставших «проводниками в плен». Один привел за четыре «рейса» десятерых своих товарищей. Другой — шофер командира пехотного полка — переходил линию фронта туда и обратно десять раз, неизменно возвращаясь с очередной группой сагитированных им солдат и офицеров.

Те гитлеровские солдаты, которые, попав в сталинградскую катастрофу, искали спасения не только для себя, но и для своих соотечественников, вели себя как люди в какой-то мере прозревшие…

* * *

Из двух изолированных групп, на которые были расколоты 26 января окруженные фашистские войска, покончить удалось сперва с южной.

Утром 31-го там произошло событие, известие о котором, опережая официальное сообщение, очень быстро дошло до нас, как, очевидно, и до остальных армий Донского фронта: сдался со своим штабом сам Фридрих Паулюс!

Пленение командования и штаба 6-й немецкой армии обеспечила 38-я мотострелковая бригада. О ней и ее командире Иване Дмитриевиче Бурмакове я говорил в предыдущих главах. Бригада, доблестно сражавшаяся в составе нашей армии, находилась после доукомплектования в резерве у командарма 64-й, который и ввел ее в бой 27 января как свежую ударную силу. Наступая от Царицы, Бурмаков пробился к площади Павших борцов и блокировал здание универмага, в подвале которого, как было уже выяснено, обосновался КП Паулюса. Отрезанный Бурмаковым от остатков своих войск, тот согласился наконец на переговоры о капитуляции…

Принять ату капитуляцию от имени советского командования выпало начальнику штаба 64-й армии генерал-майору Ивану Андреевичу Ласкину, моему дорогому товарищу по севастопольской осадной страде. Вот как обернулось-то дело! Полгода назад он с горсткой бойцов, оставшихся от его дивизии, стоял насмерть на Мекензиевых горах, надеясь, наверное, уже только на то, что сможет истребить еще сколько-то фашистов. А теперь ему сдавалось командование неприятельской армян, одной из сильнейших в германском вермахте.

Я был рад за Ласкина. И в то же время, не скрою, разделял какой-то частицей души испытанное многими у нас ревнивое чувство к этой удаче соседей. Кому в шестьдесят второй не хотелось, чтобы армия, выдержавшая в Сталинграде главные удары врага, сама и захватила тут гитлеровских генералов, коль уж до этого дошло!..

Последнее убежище Паулюса находилось там, где наша армия вела бои в критические дни сентября. Теперь сюда продвигались с севера полки Батюка. Они достигли площади Девятого января и вокзала Сталинград-1. 21-я армия сосед справа — поддержала Батюка пятью тяжелыми танками, но в самих полках 284-й дивизии было всего по нескольку сотен бойцов. Когда брали Центральную гостиницу, одну из штурмовых групп прикрывал с пулеметом начальник штаба полка капитан Питерский. Сражался и пал как герой агитатор полка капитан Ракитянский — в прошлом секретарь горкома партии из Сибири.

Та гостиница явилась последним в центре города крупным опорным пунктом врага, который пришлось штурмовать. Около полудня, когда Ласкин уже увез Паулюса в Бекетовку, в штаб 64-й армии, южная группа противника начала организованно складывать оружие.