Сталинградская мясорубка. «Погибаю, но не сдаюсь!» - [61]

— У них там целая батарея, — матерился Хомченко. — Штук сто мин высыпали. Кто метаться начал, все под пули да осколки попали. Кричишь, а они глаза вылупили и мечутся. Слушай, Василий, раз ты без бронебойного ружья остался, назначаю тебя командиром второго отделения.

— А первым кто командовать будет? — вырвалось у меня.

— Леня Михеев.

— Он же и помкомвзвода будет? — с долей ревности спросил я.

Дело в том, что прибывший с нами из учебного полка Леня Михеев, худощавый, невзрачный, ничем не выделялся. Себя как выдвиженца в «особую бронебойную роту» я считал более подходящей кандидатурой. Забыл лишь о том, что Михеев успел повоевать. Получил ранение и знал, что такое война, о которой я имел пока представление из газет и кино.

— Так что, товарищ младший сержант, ищи медные треугольники на петлицы.

— Где их найдешь…

— С убитых снимешь, — резко ответил Хомченко. — Или из консервной банки вырежешь. И больше дурацкими вопросами меня не загружай. Проверь пулемет, чтобы работал как часы. Ясно?

— Так точно!

— С Михеевым держитесь дружно. У него силенок поменьше, чем у тебя, зато башка варит. Вы — моя главная опора.

Последующие дня четыре были похожи один на другой. С утра и после обеда немцы открывали огонь из минометов. Хотя мы выкопали «лисьи норы», углубили траншею и уже не метались под обстрелом, но потери несли. Каждый день в роте кто-то погибал, двоих-троих отправляли в санбат.

Раны от мин были, как правило, тяжелые. Острые осколки ломали ребра, руки, пробивали грудь. Люди истекали кровью. Думаю, что не меньше половины пострадавших умирали в санбате или по пути.

— Вася, это же мясорубка, — не выдержав, шептал Витя Манохин, мой сосед по улице из бесконечно далекой Бекетовки. — Сколько наших уже поубивало, а мы ни одного фрица не ухлопали.

Может, и ухлопали. Мы тоже стреляли в ответ, но до немецких позиций было метров шестьсот, разве что из пулемета достанешь. Но «максим» лейтенант Иванов хранил в специально вырытом погребке, перекрытом сверху слоем бревен. Стрелять из станкового пулемета и ПТР он запрещал, берег для отражения атаки.

У меня в отделении разбило единственный «дегтярев». Смяло пламегаситель, оторвало сошки. Ребят-пулеметчиков не задело, они сидели внизу. Ротный поднял ругань. Я стоял поблизости и уловил отчетливый запах водки. Это лейтенант выпивает. Мы и сами были не прочь от такой жизни хватнуть стакан и хоть ненадолго забыться. В душном степном воздухе висела зловещая тишина, если не считать минометных обстрелов и гула идущих на восток самолетов. Но водку нам не выдавали, а деревень поблизости не было.

Вызывала тревогу канонада, которая шла далеко на востоке. Неужели немцы прорвались? А если так, то в открытой степи танки сомнут и раздавят нас. Из артиллерии на правом фланге стояла батарея короткоствольных «полковушек», на которую надежды было мало.

На весь батальон имелось штук восемь ПТР, а «полковушки» прикрывали сразу два батальона — полтора километра степи. Правда, почти у каждого бойца кроме обычных РГД-33 имелись противотанковые гранаты. Но на открытой местности эти штуковины весом 1200 граммов были неэффективны.

Еще в учебном полку на тренировках я один из немногих сумел забросить противотанковую РПГ-40 метров на двадцать пять, но для этого приходилось подниматься в рост, то есть подставлять себя под пули. Да и то на такое расстояние бросали гранаты всего несколько физически крепких ребят. У остальных РПГ-40 летели метров на десять-пятнадцать. Запалы у этих гранат были очень чуткие, их разрешали вставлять непосредственно перед боем. Но ведь бой не по расписанию начинается. Появятся танки, стрельба, взрывы, а ты с запалом возишься. Кроме того, заряженная граната взрывалась от малейшего удара.

Бутылки с горючей смесью (немцы их называли «коктейль Молотова») были гораздо эффективнее. На учебе в Камышине я метров за сорок сжег бревенчатый макет танка, обложенный обрезками железа. Жар от «коктейля» был такой сильный, что металл плавился и сползал потеками буро-фиолетового цвета. Но от бутылок с КС все шарахались как черт от ладана. Липкая масса сжигала человека живьем, если бутылка случайно разбивалась в руках или под ногами.

Вот с таким настроением мы вслушивались в звуки орудийных раскатов и ждали, когда появятся немцы. Пока же бои шли в стороне, и мы надеялись на подкрепление. Подкрепление пришло. Целых двенадцать 122-миллиметровых гаубиц, которые срочно закапывали на окраине сгоревшей деревни.

А пулеметчик Костя Черняк, бывший слесарь из МТС, достал где-то напильник, молоток и пообещал, что «дегтярева» починит. Лобастый, широкий в плечах, Костя объяснял мне:

— Механизм работает, а это главное. Ну, отпилю от ствола дюйма четыре, сошки с напарником смастерим. Завтра снова с пулеметом будем. А то разорался лейтенант, что лучше бы нас убило, а ручник целый остался, так?

— Конечно, не так, — обнял я за плечи Костю.

Хороший он был парень. Отца убили, мать осталась одна с двумя младшими сестренками в оккупированном Брянске. А пулемет он наладит, я не сомневался. У таких лобастых всегда упрямства хватает.

Удивительно, но я до сих не знаю, где принял свой первый бой и где дислоцировался наш полк. Северо-западнее Сталинграда, за Доном… вот, пожалуй, и все координаты. Пришли сюда ночью, ждали, зарылись в траншеи, не зная, что происходит и где сейчас немцы.