Сталин: тайны власти. - [16]
Утром 23 августа Риббентроп прибыл в Москву. Днем начались переговоры, продолжавшиеся всего три часа, а вечером того же дня столь известный договор был подписан. И все же на следующий день Молотов настойчиво разъяснял французскому послу: «Договор о ненападении с Германией не является несовместимым с союзом о взаимной помощи между Великобританией, Францией и Советским Союзом», и «некоторое время спустя, например через неделю, переговоры с Францией и Великобританией могли быть продолжены». А 26 августа уже Лозовский в беседе с послом Китая указал на все ту же возможность: «переговоры прерваны, но их возобновление зависит от Англии и Франции»[19].
У Запада все еще оставался шанс, но он им так и не воспользовался, фактически самоубийственно решил облегчить Гитлеру ведение войны — только на одном, Западном фронте, ибо польская армия по общему признанию не являлась для вермахта серьезным противником. Советскому же руководству удалось разрешить сразу две самые острые для тех дней проблемы — обезопасить страну не только на западе, но и на востоке. 30 августа японские войска прекратили боевые действия, а 15 сентября примирение на Халхин-Голе было зафиксировано подписанием соответствующего соглашения. Однако трагическое развитие событий в Европе продолжало делать вопросы внешней политики первоочередными, вытесняющими все остальные.
Молниеносный разгром польской армии происходил при полном, чуть ли не демонстративном безучастии вооруженных сил Великобритании и Франции, объявивших 3 сентября войну Германии. И именно такая непредвиденная ситуация заставила руководство СССР отступить от позиций своеобразного вооруженного нейтралитета и воспользоваться теми преимуществами, которые давал ему пакт с Германией, вернее, дополнительный протокол (он же — секретное приложение), весьма схожий с тем, что подписали Наполеон и Александр I в Тильзите 7 июля 1807 г., в соответствии с которым к Российской империи отошли Финляндия и Бессарабия. Теперь же, спустя более ста тридцати лет, уже Советский Союз, но практически в подобной международной обстановке, получал возможность существенно усилить обеспечение национальной безопасности.
Советское руководство действовало предельно осторожно. Оно воспользовалось потенциальными преимуществами не 5 сентября, как к тому его настойчиво призывал Берлин, а лишь после того, как правительство Польши бежало в Румынию и вермахт сомкнул «клещи» неподалеку от Брест-Литовска, завершив окружение последних продолжавших бороться частей польской армии в Модлине и Варшаве. Только тогда, когда ситуация в Европе приобрела весьма странные, если не двусмысленные, черты. С одной стороны, в Польше не было законного и дееспособного, осуществлявшего бы свои властные полномочия правительства, способного или к продолжению сопротивления, или к капитуляции; с другой — на Западе, по выражению Черчилля, «последовала длительная гнетущая пауза», вскоре не без основания названная «странной войною». Ни британская, ни французская армии не делали даже попыток спасти Польшу и перейти в наступление, используя то неоспоримое преимущество, которое дала им Германия, начав войну на двух фронтах.
Только 17 сентября посла Польши в Москве В. Гржибовского вызвали в НКИД и вручили ноту правительства СССР. В ней, в частности, говорилось: «Советское правительство отдало распоряжение главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии. Одновременно Советское правительство намерено принять все меры к тому чтобы вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумными руководителями, и дать ему возможность зажить мирной жизнью»[20]. Легко заметить, что в ноте еще не содержалось даже намека на возможность инкорпорации западных областей Белоруссии и Украины и как бы подразумевалась такая возможность решения судьбы Польши, при которой та не должна была исчезнуть с политической карты мира.
В тот же день В.М. Молотов выступил по радио с речью, также не предрешавшей по своему содержанию будущности западного соседа СССР. «Польша, — объяснил Вячеслав Михайлович, — стала удобным полем для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Советское руководство до последнего времени оставалось нейтральным. Но оно в силу указанного обстоятельства не может больше нейтрально относиться к создавшемуся положению. От Советского правительства нельзя также требовать безразличного отношения к судьбе единокровных украинцев и белорусов, проживающих в Польше»[21]. Столь настойчивое акцентирование внимания на том, что Советский Союз всего лишь берет на себя только заботу о белорусах и украинцах, было далеко не случайным. Правительствам Великобритании и Франции было сделано напоминание о «линии Керзона», установленной еще в декабре 1919 г. некем иным, как Верховным советом Антанты, и признанной в июле 1920 г. Польшей на конференции в Спа естественной, справедливой этнографической границей между двумя странами.
Почти трое суток — 17, 18 и 19 сентября, пока соединения особых военных округов, Белорусского и Киевского, преобразованных в Белорусский и Украинский фронты под командованием М.П. Ковалева и С. К. Тимошенко, вели незначительные бои с разрозненными, потерявшими управление и взаимодействие, деморализованными польскими частями, советское руководство выжидало, оно все еще колебалось и потому не объявляло о своих дальнейших действиях, так как, скорее всего, не было уверено, как же ему следует поступить. И только вечером 19 сентября окончательно признало, что суверенная Польша перестала существовать, как полтора года назад — Австрия и полгода назад — Чехословакия, что Польша даже как германское марионеточное образование с предельно урезанной территорией не обретет второго рождения. И лишь потому Кремль сделал следующий шаг, столь помешавший ему в дальнейшем, — согласился на включение западных областей Белоруссии и Украины в состав СССР, о чем Молотов и поставил в известность Шуленбурга.
