Сталин. Схватка у штурвала - [2]

Что уж говорить о восемнадцатом… «Сторон» тогда было столько, что ни один историк их не в состоянии сосчитать и хоть как-то привести в систему. Никакой классификации они не поддаются.

Восемнадцатый год, так уж случилось, оказался самым коротким годом из почти двух тысячелетий, прожитых теми, кто считал время от Рождества Христова. Касается это, правда, только тех, кто прожил его на территории Советской России. Дело в том, что большевики решили считать время по «новому» стилю — и после 31 января восемнадцатого года наступило не первое февраля, а сразу четырнадцатое. Год оказался самым коротким, на тринадцать дней меньше обычного — но на его протяжении наворочено было столько…

Собственно, весь восемнадцатый — это одна Великая Смута, во многом повторявшая ту, первую, что произошла на Руси триста с лишним лет назад. Во-первых, больше не было, и все это знали, сильной и авторитетной центральной власти. Во-вторых, миллионы людей прошли мировую войну, что приучило их к бестрепетной жестокости. В-третьих, вырвались наружу все те противоречия и вековые конфликты, о которых я так подробно рассказывал, все накопившиеся обиды. Чуть ли не в каждом селе — не говоря уже о регионах — начинали жить своим умом и смотреть на окружающее исключительно со своей колокольни.

Больше не было ни власти, ни законов, ни порядка. Опять-таки ещё до большевистского террора крестьяне в европейской России на известия о мобилизации рекрутов и лошадей ответили убийствами и пытками тех, кто хоть как-то имел отношение к зыбкой новорожденной власти. В Средней Азии и на Кавказе «националы» стали совершать столь же бессмысленные и кровавые налеты на русские села.

Хаос стоял неописуемый. На юг воевать с корниловцами шли пока что левый эсер Муравьев и анархист Железняк. Не было ни армий, ни фронтов — по огромным пространствам перемещались отряды и отрядики, плохо представлявшие, куда они идут, кому подчиняются и чего, собственно, хотят. Иные с грехом пополам еще идентифицировали себя с какой-то политической силой, но хватало и абсолютно независимого народа. Какой-нибудь деревенский аптекарь, всю жизнь мечтавший о майнридовских приключениях, собирал отряд, провозглашал деревню Драчевку независимой республикой и, обвешавшись маузерами, носился на коняшке с дюжиной таких же отморозков. От какого-нибудь гетмана Скоропадского или эстонского президента он отличался исключительно мелким масштабом, и только…

Чёрт возьми, какие только типажи не рождала Великая Смута! Вот вам дальневосточные партизаны (правда, это уже не восемнадцатый, это чуточку позже, но особой разницы нет). Атаман — бывший унтер, бывший питерский пролетарий Тряпицын. Начальником штаба у него (и по совместительству — любовницей) — девятнадцатилетняя красоточка Нина Лебедева-Кияшко, анархистка-максималистка и племянница бывшего военного губернатора Забайкальской области… Костяк отряда — освобождённые революцией местные каторжане и китайцы. Эта сладкая парочка со своей ордой захватила Николаевск-на-Амуре, за три месяца вырезала десять тысяч человек из двенадцатитысячного населения, а заодно и оказавшийся там на свою беду японский гарнизон. Трагикомедия в том, что «бригада» Тряпицына на бумаге считалась «частью Красной Армии». Узнав об этаких художествах, Ленин отправил в Приморье гневную депешу. Тряпицын (исторический факт!) ответил Ильичу краткой телеграммой: «Поймаю — повешу». После чего, собрав в мешок брильянты и золотишко, нацелился вместе с любящей Ниной пробиваться в Китай. Приморские коммунисты срочно собрали конференцию, на которой постановили предать буйных любовничков революционному суду — но оказалось, что еще за два дня до этого часть «бригады» взбунтовалась, перестреляв как Тряпицына с Ниной Кияшко, так и весь их штаб. Правда, эти мстители народные не имели никакого отношения к красным — историки их характеризуют как «белогвардейские элементы» под командой некоего прапорщика Андреева, решившего вдруг восстановить «демократическую власть», узурпированную «кровожадной сворой» Тряпицына.

Это ещё не самая заковыристая коллизия из множества подобных, происходивших на одной шестой части суши. Бывали и похлеще. В моем родном Красноярске в те же годы однажды одновременно существовало семь властей на один город, и каждая пыталась что-то из себя изображать… Жителям жилось нескучно.

Но вернёмся к началу Великой Смуты.

Прежде всего, как случалось во многих странах в похожей ситуации, возникла вакханалия суверенитетов, всех и всяческих независимостей. Закавказье отложилось мгновенно, ему было легче всего, до него из-за отдаленности и труднодоступности у Москвы долго не доходили руки. Украинское самостийное правительство под руководством историка Грушевского почти за месяц до подписания большевиками Брестского мира с немцами заключило с Германией свой, сепаратный, мирный договор — и вот тогда-то на Украину и заявились немецкие войска.

О своей автономии очень быстро объявила Сибирь, где у штурвала оказались те же социалисты, только другого пошиба — меньшевики и эсеры. К тому времени сибирские сепаратисты (конечно, во многом уступавшие украинским) все же имели за плечами почти полувековые традиции. Ещё в начале семидесятых годов девятнадцатого века крупные ученые Потанин и Ядринцев сформулировали тезис о Сибири как колонии России, к тому же времени относятся и первые попытки (насквозь ученические) учинить сепаратистский мятеж.