Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - [228]
Письмо Сталина президенту Трумэну, в котором он писал об исторической роли Рузвельта как «величайшего политика мирового масштаба и глашатая мира и безопасности после войны», было также опубликовано на первой полосе газеты. А в газете «Правда» была длинная статья, озаглавленная «Глашатай мира и безопасности». Она заканчивалась такими словами: «Пусть эта дружба, закаленная в военное время, процветает, как поистине грандиозный памятник безвременно скончавшемуся Президенту Рузвельту». «Правда», кроме того, посвятила свои страницы описанию подробностей похорон в столице и даже напечатала выдержки из так и оставшейся лишь на бумаге речи Рузвельта по случаю дня рождения Джефферсона, в том числе его призыв к окончанию войн: «Работа, мои друзья, – это мир. Больше, чем конец этой войны, – конец всех войн. Да, конец, полное прекращение этого непрактичного, нереалистичного урегулирования разногласий между правительствами посредством массового убийства народов».
Гарри Гопкинс отправил Сталину телеграмму, в первом предложении которой было предупреждение о том, что смерть Рузвельта принесет проблемы для Советского Союза: «Я хочу, чтобы Вы знали: я чувствую, что Россия потеряла своего величайшего друга в Америке. Президент был глубоко впечатлен Вашей решительностью и уверенностью в том, что нацистские тираны во всем мире будут навсегда изгнаны из власти»[1069]. В ответном письме Сталин молчаливо признал предупреждение: «Я полностью согласен с Вами… Я лично глубоко опечален потерей верного друга, человека великого духа»[1070].
Коммунистическая партия и НКВД, следуя политике правительства постоянно проверять и анализировать общественное мнение относительно важных событий, пришли в выводу, что советские люди обеспокоены тем, каким будет отношение к ним преемника Рузвельта. Причина отчасти заключалась в том, что Рузвельт стал чрезвычайно популярен в советском обществе. Наряду с этим это объяснялось также и тем, что советским людям было известно, что в Америке по-прежнему подспудно существуют антироссийские настроения. «Известие о смерти президента США Франклина Рузвельта встречено в Москве с чувством искреннего соболезнования и глубокого сожаления по поводу его безвременной кончины… Наряду с этим выражается чувство озабоченности тем… продолжит ли преемник Рузвельта, Трумэн, политику Рузвельта по наиболее важным вопросам войны, мира, послевоенной безопасности, а также в отношении Советского Союза»[1071].
Мир и безопасность – вот что символизировал Рузвельт для русского народа. И для Сталина тоже, как это стало ясно в конце мая в ходе визита Гопкинса в Москву.
Через два дня в посольстве США была проведена простая поминальная служба. На ней присутствовали все высокопоставленные представители военного командования всех родов войск, Молотов и все члены его комиссариата, все высокопоставленные иностранные дипломаты в Москве, весь состав посольства США и все американские военнослужащие в Москве, а также приглашенные журналисты.
В тот же день чуть позже Гарриман поехал в Кремль для разговора со Сталиным. За несколько недель до этого, вопреки всем приказам, экипаж самолета американских ВВС на авиабазе в районе Полтавы переодел поляка-антикоммуниста в американскую форму, спрятал его в своем самолете и тайком вывез с авиабазы. И теперь Сталин выражал свой гнев Гарриману по этому поводу, обвиняя все ВВС США в сговоре с антикоммунистическим польским подпольем. Это означало, сердито парировал Гарриман, что своими обвинениями Сталин «поставил под сомнение лояльность генерала Маршалла». Ответ Сталина примечателен своей прямотой и одновременно тем, что он в скрытой форме являлся извинением: «Генералу Маршаллу я бы доверил свою жизнь. Виноват не он, а младший офицер». Гарриман воспользовался необычностью момента после такого заявления и сказал, что Рузвельт считал: основной проблемой, из-за которой произошло ухудшение советско-американских отношений, была Польша. Гарриман полагал, что, когда Молотов будет в Америке, ему, таким образом, следует пытаться найти общий язык на эту тему со Стеттиниусом и Иденом. Реакция на эти слова поразила Гарримана. Молотов, который, как обычно, присутствовал при разговоре, «что-то проворчал… Однако Сталин заверил Гарримана, что поручит Молотову найти с ними общий язык… “И чем скорее, тем лучше“, – сказал он, отклоняя всяческий протест своего несчастного наркома иностранных дел».
