Сталин и мошенники в науке - [165]

Став едва ли не главным философским начальником в СССР в начале 1930-х годов (разумеется, при постоянно исходивших от него заявлений, что главный светоч в советской философии — Сталин), Митин убирал со своего пути всех, кто хоть в малейшей степени противостоял ему. Об этом писали многие из тех, кто смог вернуться из лагерей и тюрем после смерти Сталина (я привел одно из таких свидетельств в главе 6, процитировав строки из письма П. И. Шабалкина Н. С. Хрущеву). Об этом же в своей знаменитой книге "Технология власти" написал А. Г. Авторханов: "Два сексота НКВД на философском фронте Митин и Юдин, сумели лишь одним заявлением посадить в подвал всю Коммунистическую академию при ЦИК СССР…".

При этом собственная научная отдача Митина практически отсутствовала. Он не смог выполнить ни одной серьезной работы и лишь пользовался "заготовками", подготовленными для него подчиненными. Он компоновал из них статьи, брошюры и книги под своим именем. Это, кстати, хорошо понимал Сталин, которому принадлежит ставшее широко известным определение творческих качеств "философов", которых он часто использовал для своих целей: "Митин и Юдин звезд с неба не хватают, но технику дела знают хорошо".

Отсутствие собственных трудов и страсть к компиляции не раз ставила Митина в комическое положение и, в конце концов, привела к полному фиаско. Вот несколько примеров. Призывы Хрущева к десталинизации привели к тому, что постепенно сталинские клише начали исчезать из обращения. Настала пора и для отказа от клички "меньшевиствующий идеализм". В одном из сборников появилась статья на эту тему. Взбешенный П. Ф. Юдин привез главному редактору журнала "Вопросы философии" и своему старому другу Митину жалобу с требованием осудить эту "вражескую вылазку", будто бы грозящую разрушить партийную мораль. Для него сама мысль, что старые решения партии начали в конце 1950-х годов подвергать сомнению, была кощунственной. Как писал академик РАН Л. Н. Митрохин, для людей типа Митина и Юдина тексты прежних резолюций были священными:

"Тенденция к сакрализации политической верхушки, характерная для любого тоталитарного строя, в полной мере распространялась и на язык руководящих указаний. Они представляли собой шифровки, священнические предписания, письмена господа Бога, в которых все было на месте — даже повторы и косноязычиеи То был приблатненный жаргон, в котором каждая мелочь демонстрировала не просто языковую верноподданность, но готовность воспринимать мир в категориях и императивах начальственного сознания. Самое же любопытное было в том, что подданные, люди "кадровые", с полуслова понимали этот узаконенный воляпюк, безошибочно вычитывали из него однозначные указания, кого осудить и сместить с должности, что запретить, а кого, напротив, приласкать и выдвинутьи" (2).

Возмущение Юдина наступившим отходом от прежней линии партии можно легко понять. Получалось, что то, на чем он и множество подобных ему "выдвиженцев" сталинской поры построили свои карьеры, рушилось и отвергалось. Не одного его возмущал этот антисталинский крен в интерпретации истории большевистской партии. Такую же позицию пытался отстоять один из подобных Митину и Юдину высших руководителей "идеологическим фронтом" Леонид Федорович Ильичев (рабочий, вступивший в партию большевиков в год "Сталинско-Ленинского призыва 1924 года" и прошедший обучение лишь в Северокавказском коммунистическом университета в 1930 году и в институте красной профессуры). Ильичев, подобно Митину и Юрьеву, стал большим начальником в партии. С 1938 до 1952 года он последовательно был ответственным секретарем журнала "Большевик" и главным редактором "Известий" и "Правды" (хотя с последнего поста его убрал Сталин, заявивший на заседании Бюро Президиума ЦК КПСС 27 октября 1952 года: "Редактор ЦПравды" Ильичев слаб. Он просто мал для такого дела. Надо бы назначить главного редактора ЦПравды" посильнее этого, а этот пусть поучится" (3)). Но после смерти Сталина Ильичева полюбил Хрущев, назначил его заведующим Отделом пропаганды и агитации ЦК партии, а затем секретарем ЦК КПСС и председателем Идеологической комиссии ЦК КПСС. Подобно Митину и Юдину этот не очень шибко образованный человек сумел в 1962 году стать академиком АН СССР и также как и Юдин вступи на путь защиты "краеугольных принципов партии", которые они по указке Сталина устанавливали в СССР. Стараясь предотвратить разоблачение своих собственных ошибок в проведении сталинской идеологической политики он заявил на заседании Президиума АН СССР:

"Партия осудила имевшие место в период культа личности неоправданные судебные репрессии против отдельных представителей ошибочных течений в философии. Но у нас нет оснований перечеркнуть борьбу партии против самих течений, извращающих философию марксизма. Критика как механицизма, так и идеалистических извращений имела в свое время большое значение для дальнейшего развития философской мысли, особенно для изучения философского наследия Ленина В. И." (4).

Так что Юдин не один старался "сохранить лицо". Но с обращением Юдина к Митину вышел конфуз. Зачитав юдинское письмо на заседании редколлеги "Вопросов философии", Митин встал на сторону друга и предложил обсудить поднятый Юдиным вопрос. Тогда-то и произошла комическая история. Пока Митин держал речь, кто-то из сотрудников вышел из комнаты, спустился в архив, находившийся в подвальном этаже того же здания, где находилась редакция, нашел папку оригиналов статей, вошедших в критикуемый Юдиным сборник, и принес их в тот момент, когда Митин уже приготовился объявить, что одобряет печатание опровержения неверной позиции авторов статьи, "недооценивающих историзм в политике партии". Тут ему в руки передали оригинал этого "произведения", и Митин ужаснулся. Он ведь сам статей, выходивших под его фамилией, не писал и даже не читал. Поэтому он не мог помнить, что вышедшая в виде "установочной" статья в сборнике, содержавшая фразы об отказе от сталинского термина, и на которой автор (авторы) проставлены не были, была им собственноручно подписана как автором. Получалось, что это он "написал и напечатал" крамолу на себя самого и на бедных Юдина, Ильичева и иже с ними. От опровержения он тут же отказался.