Сталин и его подручные - [24]

Сталин любил причинять боль, и это можно объяснить тем, что он сам никогда не был свободен от боли. Антигерой в повести «Записки из подполья» Достоевского говорит, что тот, кто страдает от зубной боли, хочет, чтобы и другие так же страдали. Эта логика применима к поведению Сталина. Мучения, которым он подвергал других, происходили от его собственных. Ему причиняли боль не только сросшиеся пальцы ноги, но и левая рука – она до того атрофировалась, что к пятидесяти годам он уже не мог удержать в ней чашку чая. Из сохранившихся материалов ежегодных медицинских обследований мы видим пожилого мужчину, страдающего от постоянной боли. В 1920-х гг. Сталин страдал ишиасом в обеих ногах и хронической миалгией, артритом и атрофией мускулов. После удаления аппендикса в 1926 г. его, вследствие раздражения кишечника, одолевали поносы, не позволявшие ему отходить далеко от туалета. Как и другие большевики, после тюрьмы он страдал туберкулезом, и, хотя болезнь отступила, поврежденное правое легкое прилипло к плевре. Голос его был слишком слаб, чтобы выступать без микрофона. К 1930 г. состояние его зубов было плачевным. В Сочи известный зубной врач, Яков Ефимович Шапиро, удалил ему целых восемь корней и поставил коронки на уцелевшие зубы (31). Он постоянно подвергался головокружениям, инфекциям кишечника и дыхательных путей; часто жаловался, особенно накануне своих долгих летних отпусков на юге, на симптомы душевного расстройства – измождение, раздражительность, ослабление внимания и памяти.

Сталинское параноидальное недоверие к лечащим врачам не было совершенно беспочвенным. Грубые ошибки в диагнозах и последовавшие за ними неожиданные смерти Дзержинского в 1926 г. и Жданова в 1948 г. наводят на мысль, что кремлевские врачи были не очень надежны, если не хуже. Подозрительность Сталина развилась до такой степени, что он сам выписывал лекарства из аптеки под чужой фамилией и заставлял телохранителя пить лекарство до него. В 1934 г. он припер к стенке доктора Шнейдеровича вопросом: «Доктор, скажите, только говорите правду: у вас временами появляется желание меня отравить?» Шнейдерович, разумеется, заверил Сталина, что такого желания у него нет; тогда Сталин продолжал: «Вы, доктор, человек робкий, слабый, никогда этого не сделаете, но у меня есть враги, способные это сделать». 5 января 1937 г. во время застолья Сталин заметил профессору Валединскому: «Среди врачей есть враги народа» (32). Через пятнадцать лет Сталин принял меры, небывалые в истории тиранов, и велел своим подручным разобраться с врачами.

Физическая и душевная боль, конечно, не объясняет, почему Сталин истреблял целые классы и сословия, но помогает понять бешеные срывы, когда он бросал верных слуг своим волкам на растерзание.

Для Троцкого и других жертв сталинский феномен был легко объясним: это просто бандит, убийца, самозванец, предатель – «Чингисхан, прочитавший Маркса», как говорил Бухарин. Но граница, отделяющая экспроприацию от грабежа, казнь от убийства, тактический маневр от предательства, довольно зыбка, и по большей части революционеры переступают или просто не замечают ее. Сталина отделяет от Ленина, Троцкого, Свердлова и остальных то, что он был готов с самого начала практиковать преступные меры (которые для других были все-таки крайним средством) и применять их равно к друзьям и к врагам. Конечно, для того чтобы захватить власть и отстранить противников, революция часто прибегала к услугам преступников, свободных от какой бы то ни было внутренней узды, и на Сталина можно смотреть как на преступника, чьими услугами революция была вынуждена воспользоваться, как-то позабыв, однако, потом избавиться от него.

Классифицировать Сталина как серийного убийцу было бы неверно. Такие авторы, как Роман Бракман, экстраполируя поступки Сталина в 1930-х гг. на его молодость, высказывают даже необоснованное предположение, что в 1906 г. он нанял киллера, вооруженного топором, для расправы с собственным отцом. Сталин действительно извлекал политическую выгоду из насильственных смертей своих товарищей и врагов, но далеко не всегда он был причастен к таким развязкам, начиная от смерти Камо до убийства Кирова.

Таким же образом нельзя довольствоваться характеристикой Сталина как бандита. В 1907 г., вразрез с официальной политикой социал-демократов, он выпрашивал у Ленина согласие на финансовую поддержку партии посредством грабежей, «эксов». Не исключено, что он сам участвовал в организации аварии и ограблении судна поблизости от Батума. Но большевикам такие экспроприации давали жизненно необходимые денежные средства, и сталинский энтузиазм в таких делах не отделяет его ни нравственно, ни идеологически от других террористов.

Для современников-революционеров самым тяжким обвинением против Сталина были сотрудничество с охранкой, служба агентом полиции, измена общему делу и предательство товарищей. Улик довольно много, но, даже если мы оставим в стороне поддельные документы (некоторые, может быть, Сталин сам сфабриковал специально для того, чтобы дезавуировать и подлинные свидетельства), остающиеся доказательства нельзя признать однозначными. С одной стороны, сотрудничество с охранкой нередко находило оправдание. И социалисты, и жандармы желали, чтобы большевики составляли партию настолько сильную, чтобы расколоть левую оппозицию, особенно социал-демократов, и не один полковник в тайной полиции поддерживал рабочие контакты с теми, кого он должен был бы сажать, ссылать или вешать. В 1900-х гг. взаимное проникновение тайной полиции и революционного подполья до такой степени перепутало роли, что агентам и той и другой стороны, когда они убивали, доносили или воровали, часто было трудно решать, чьих целей они добивались. Доходы молодого Сталина, его путешествия с юга на север, с востока на запад без препятствий, иногда даже быстрее, чем позволяло расписание поездов, легкость, с которой он пересекал границы с фальшивыми паспортами, – все это заставляет предположить, что он хоть какое-то время сотрудничал с охранкой.