Сталин и его подручные - [186]

Из клана Сванидзе и Аллилуевых, родственников первой и второй жен, которых расстрелял Сталин, многие были евреи. Другие Аллилуевы, например золовка Надежды, дружили с критиком Лидией Шатуновской, входившей в круг Соломона Михоэлса. Нелюбовь Сталина к евреям питалась страхом, что подробности его семейной жизни просочатся через евреев к иностранным журналистам: что бы то ни было связанное с иностранцами будило у Сталина повышенную мнительность. Сталин всегда полагал, что евреев нельзя считать национальностью с правом на свою территорию; он верил, что у них никогда не было классовой борьбы, и ему не нравилось сохранение родственных чувств и солидарности даже у тех евреев, которые отошли от иудаизма. Во время войны Сталин предпочитал не говорить о холокосте, даже когда того требовали пропагандисты. Он санкционировал арест и уничтожение Эрлиха и Альтера, польских евреев, призывавших евреев Великобритании и Америки поддержать Советы в войне против Гитлера. Он очень неохотно разрешил поездку в Америку единственному советскому еврею международного масштаба, Соломону Михоэлсу, вместе с еврейским поэтом Ициком Фефером, чтобы получить от американских евреев 45 млн долларов в помощь Советскому Союзу.

Во время войны советская пресса редко упоминала о зверствах против евреев, так как надо было представлять нацистов убийцами и мучителями всех советских граждан. Когда в сентябре 1941 г. на теле убитого немца нашли дневник, то «Правда» напечатала только сильно отредактированную версию, где о евреях не было упомянуто (16).

Отсутствие симпатии к евреям еще яснее проявляется в записи разговора Сталина с тремя поляками – президентом Сикорским, послом в Москве Станиславом Котом и генералом Андерсом. Они встретились 3 декабря 1941 г., накануне ареста Эрлиха и Альтера:

«Андерс: Я полагаю, что в моем распоряжении будет около 150 тысяч человек, но среди них много евреев, не желающих служить в армии.

Сталин: Евреи плохие солдаты.

Сикорский: Среди евреев, вступивших в армию, много торговцев с черного рынка и контрабандистов. Они никогда не будут хорошими солдатами. В польской армии мне такие люди не нужны.

Андерс: 250 евреев дезертировали из военного лагеря в Бузулуке, когда поступили ошибочные сообщения о бомбардировке Куйбышева. Более 50 евреев дезертировали из пятой дивизии перед раздачей оружия.

Сталин: Да, евреи плохие солдаты» (17).

Во время войны Соломон Михоэлс и его коллега по Еврейскому антифашистскому комитету писатель Шахно Эпштейн не раз смело осуждали антисемитизм и за границей, и в Советском Союзе. В газетах таких высказываний не печатали. На самом деле советская германофобия перерастала в общую ксенофобию, а патриотизм деградировал в русский шовинизм. Шел поток жалоб на то, что русские недостаточно представлены в науке, в системе образования и в медицине. То, что Ежов сделал в НКВД, теперь делалось во всех официальных структурах: число евреев ограничивали. Хотя подтверждающих документов мало, те, кто вспоминает это время, не сомневаются, что с 1944 г. ввели дискриминационную квоту, обычно не больше 10 %, для евреев, поступающих в вузы.

На всех уровнях советского общества фиксировали национальную принадлежность каждого гражданина, и статистика показывает, как после войны Сталин дискриминировал евреев. В 1945 г. около 12 % высших должностей в бюрократии, в хозяйстве, в СМИ и в вузах страны занимали евреи, а к концу 1951 г. евреи в этих сферах составляли уже менее 4 %. К 1950 г. всего восемь из тысячи делегатов в Верховном Совете были евреями, а через два года из тысячи партийных секретарей только один был еврей (18). Евреев в обязательном порядке увольняли с должностей, где был неизбежен контакт с иностранцами. Иван Майский, бывший посол в Великобритании, ждал ареста. Правда, еврейство не всегда четко определяли. Только в нацистской Германии можно было заявить, подобно Герингу: «Я решаю, кто из моих подчиненных является евреем». В СССР до некоторой степени еврей сам себя определял: Каганович объявил, что он член руководства, а не еврейской общины, а Литвинов считал себя этнически русским.

Когда начали притеснять евреев, средний русский литератор испытал злорадство. Фадеев закрыл еврейскую секцию Союза писателей с такой же радостью, с какой он ее создавал. Цензоры отдавали в макулатуру антологии еврейской поэзии или книги о роли евреев в Октябрьской революции. Как и в 1930-х годах, литературным критикам приходилось особенно тяжело. В докладе, приготовленном для Маленкова и Сталина в 1949 г., Союз писателей обвинил «антипатриотическую буржуазно-эстетскую группу… всего на пятнадцать процентов русскую» в том, что им якобы принадлежит монополия на литературную и театральную критику.

Конечно, и до революции русские писатели иногда жаловались на еврейское засилье. Даже юдофил Антон Чехов в 1897 г. заметил в своих записных книжках:

«Такие писатели, как Н. С. Лесков и С. В. Максимов, не могут иметь у нашей критики успех, так как наши критики почти все – евреи, не знающие, чуждые русской коренной жизни, ее духа, ее форм, ее юмора, совершенно непонятного для них, и видящие в русском человеке ни больше ни меньше, как скучного инородца» (19).