Сталин - [37]

Ленин предвидел все это. Знал, что переворот может быть действием самых небольших сил — и это-то именно и заставляло его торопиться. Каждый день мог изменить обстановку.

Разговоры о сдаче Петрограда немцам были, конечно, только демагогией Ленина. Но замена петроградского гарнизона фронтовыми частями — вероятнее всего казачьими — это была серьезнейшая угроза.

Правда, правительство, под давлением Советов, все не решалось на эту меру. Советы понимали: для них эта смена была вопросом жизни или смерти. Они держались исключительно деклассированной солдатчиной. Приход войск, повинующихся своим начальникам, означал конец революционной олигархии. «Революционная демократия» предпочитала, конечно, спасать себя — и жертвовать Россией, государством, разжигать гражданскую войну. Ибо так стоял тогда вопрос.

Но, рассуждал Ленин, ведь может случиться, что генералы независимо от правительства пришлют войска. И тогда…

Ленин знал: национальная диктатура вполне возможна. Почва для нее была подготовлена. Страна шла к ней. Все дело было в том, чтобы национальные круги действовали быстро и умело. Все дело было в том, чтобы опередить их в захвате власти.

Вот почему Ленин ставил все на карту.

Вот почему Сталин в совещании 16 октября, на истерические протесты Каменева и Зиновьева, убеждавших не начинать восстания, но ждать учредительного собрания, где большевики будут играть-де почти решающую роль, говорил:

— То, что предлагают Каменев и Зиновьев, это объективно приводит к возможности для контрреволюции организоваться: мы без конца будем отступать и проиграем всю революцию.

IX

Национальная диктатура была возможна и даже неизбежна, если б в дело не вмешались большевики, потому что до октября — это надо твердо сказать — всенародной революции в народе не было. Революция ограничивалась городом — частично фронтом. Собственно, это не была революция, а почти что только бунт городской черни и тыловой солдатчины. Крестьяне же — решающая сила русской земли — до последних, предшествовавших октябрю месяцев оставались спокойными, покорно выжидали. Аграрного движения в России до августа-сентября 17-го г. не было.

Ленин учитывал это. Еще в апреле, вскоре после приезда из заграницы, он говорил:

— Аграрное движение только предвиденье, но не факт. Надо быть готовым к тому, что крестьянство может соединиться с буржуазией.

Несколько времени спустя он повторяет:

— Мы боремся за то, чтобы крестьянство перешло на нашу сторону, но оно стоит до известной степени сознательно на стороне капиталистов.

…Все дело в том, что столыпинская реформа, как ни скомкана она была после смерти ее творца, дала все-таки значительные результаты. К моменту революции Россия имела свыше трех миллионов выделившихся из общины крестьянских дворов. На земле вырос плотный слой сильных хозяйственно крестьян, окрепших и за счет пролетаризации части крестьянства, и за счет скупки помещичьих земель. Насколько силен был этот слой, насколько благодетелен был для страны все увеличивающийся рост мелкокапиталистических крестьянских хозяйств, можно видеть из того, что за 13 лет — с 1900-го По 1913 г. — цифра народного дохода по сельскому хозяйству от увеличенной продукции выросла на 33,8 % (с 2985 млн. руб. до 3995 млн. руб.). Самый мощный рост продукции сельского хозяйства относится ко времени после столыпинской реформы. За одно только пятилетие, непосредственно следующее за реформой — 1908–1912, — вывоз русских сельскохозяйственных продуктов за границу увеличился в полтора раза. Выросла и сельскохозяйственная техника. Например, ввоз сельскохозяйственных машин в годы, следующие за реформой, увеличился в четыре раза, ввоз удобрений — в 18 раз.

Все это не исключало еще революции вообще. Но все это давало возможность повести ее по пути союза буржуазии и крестьянства за счет помещиков — без коренной ломки государственного и общественного строя.

Крестьянство в массе непосредственно после Февраля не восставало, не захватывало помещичьих земель. Точно так же солдаты-крестьяне не уходили с фронта. Зачем? Земля и мир обещаны новым правительством, можно подождать. Беспорядка крестьянин не хочет. Наоборот. Землю он желает получить «по закону», от законной власти, чтобы потом никаких недоразумений не было. Мир тоже, думает он, может устроить только такая власть. Поэтому солдаты фронта, хотя уже и не воюют, но «держат фронт». К беспорядкам в городах крестьянство относится неодобрительно.

Но время идет. Из столиц приходят все худшие вести. Столичная толпа все бунтует, правительство ничего не может. Крестьянские ходоки возвращаются ни с чем. Нет никакой ясности, учредительное собрание все оттягивается, никакого просвета не видно.

Деревня начинает волноваться. Начинаются самочинные захваты земель. Начинается аграрное движение. Начинается народная революция.

Но и несмотря на это, национальная диктатура могла еще опереться на крестьян. Даже беднейшее крестьянство могло еще пойти за национальной диктатурой — и скорее, чем за большевиками, — потому что в каждом крестьянине жил собственник, союз с буржуазией городов был для крестьянства естественнее, чем союз с рабочими; каждый бедняк хотел, обогатившись за счет помещичьей земли, стать маленьким капиталистом.