Сталин - [10]

Однажды рабочий Долибадзе сказал ему:

— Но ведь меньшевики, товарищ Сосо, — это, ччерт возьми, все-таки большинство партии!

Этот рабочий до сих пор помнит, что ответил ему Сосо.

— Большинство-то это, положим, что и не болььшинство, — это я говорю тебе в смысле качества революционеров. А в общем, ничего: придет время и ты узнаешь — кто был прав и кто не прав.

Все партийцы, жившие в те времена на Кавказе, еще помнят, какой крик поднимали меньшевистские авторитеты вроде Ноя Рамишвили или Сеида Девдарьяни, когда узнавали, что едет «профессиональный большевик» Коба, едет спорить с ними или, лучше сказать, «расстраивать их мирную жизнь».

Недавно Бубнов напомнил очень правильные и очень поучительные слова Ленина о том, что «в России особым счастьем большевиков было то, что они имели 15 лет для систематической и до конца доведенной борьбы как против меньшевиков (т. е. оппортунистов и «центровиков»), так и против «левых» еще задолго до непосредственной массовой борьбы за диктатуру пролетариата». Немало было и в дальнейшем осторожных, обдуманных усилий надежно установить, испытать разумную, истинную точку зрения, — развитие революции очень много выиграло от того факта, что партия заранее успела проверить свою линию и в теоретической работе и, главное, в постоянном совершенствовании тактики.

Мы знаем, что Наполеон говорил: «если вы неправы, то настаивайте на своем, — и в конце концов вы окажетесь правы». Фраза забавная, у нее есть известный художественный, артистический блеск. Но, — да простят мне художники, — она насквозь лжива. Долго жить может только то, что соответствует реальной действительности, живому ходу вещей. Утверждать противное — значит проповедовать одну из тех лживых прописных истин, которыми питается капиталистическая мораль. И она обязательно сдохнет от несварения желудка (версальская болезнь — это предупреждение).

Таким образом, кроме анархистов и эсеров (партия той же породы, что и анархисты), кроме националистов, видевших не дальше своего националистического носа, приходилось и в Тифлисе, и в Батуме, и в Чиатурах, и в Кутаисе, и в Баку одновременно бить и меньшевиков — и их били. В 1905 году Сталин, в числе прочих своих дел, редактирует нелегальный большевистский орган «Борьба пролетариата» и пишет на грузинском языке брошюру «Вкратце о партийных разногласиях». «Ого, как крепко автор держится на ногах!» — сказал, прочитав ее, Теофил Чичуа, обращаясь к Долидзе, который до сих пор помнит эти слова.

Под влиянием Сталина ширится рабочее движение. Методы борьбы меняются. Двухстепенная, наподобие парламентских выборов, революционная пропаганда, т. е. пропаганда через посредство тщательно отобранных сознательных рабочих, уже недостаточна. Растущая вера в массы настойчиво толкает активных борцов к более прямому; более ощутимому действию, — к людям, к собраниям. Под новым руководством завершается победа системы живого наступления: открытые демонстрации, импровизированные митинги, смелая раздача брошюр и листовок.

В настойчивой, неукротимой работе проходят годы.

У товарища Кобы не было ни семьи, ни очага, он жил одной революцией и думал только о ней, — говорит Вацек. Коба не упускал ни одного случая для выступлений. Вацек рассказывает, что в Баку, на похоронах рабочего Хаилира, убитого по указанию администрации завода, оркестр заиграл перед мечетью похоронный марш. Околоточный распорядился прекратить музыку. Тогда товарищ Коба организовал из рабочих два хора, — один шел впереди гроба, другой — позади, и оба пели революционный похоронный марш прямо в лицо, прямо в уши полиции. Ей все-таки удалось остановить пение. Тогда Коба предложил рабочим свистеть, — протяжный, заунывный свист продолжил мелодию песни. Остановить этот новый оркестр уже никому не удалось, и траурная демонстрация приняла грандиозные размеры.

Доклады секретных агентов охранки его высокоблагородию начальнику тифлисского жандармского отделения «о революционной социал-демократической организации», «деятельность которой подпадает под действие статьи 250», устанавливали, что в этой организации объединяются «так называемые передовые рабочие» и интеллигенты вроде Иосифа Джугашвили. Этот последний, — как говорит один из докладов, — стремился «при помощи агитации и распространения нелегальной литературы поднять дух рабочих»; он «проповедовал единение всех национальностей» и советовал товарищам делать взносы в подпольную кассу, предназначенную на поддержку «борьбы с капитализмом и самодержавием».

В другом документе начальник бакинской охранки сообщает его высокоблагородию верховному полицейскому пастырю, что «крестьянин Иосиф Джугашвили» играл руководящую роль на собрании, созванном для организации подпольной типографии. В третьем — агент доносит своему высокопочтенному начальству, что так называемый Нижерадзе, арестованный в настоящее время, есть не кто иной, как крестьянин Джугашвили, и что он имеет еще смелость «не признавать себя виновным».

Данилов рассказывает, как вел допрос один из руководителей царской полиции, на которую, как на полицию всех времен и народов, была возложена основная обязанность — разгонять народ дубинками, чтобы не скоплялся. Сатрап в голубом мундире, покуривая сигару и «распространяя запах оппопонакса», «полностью развернул свои таланты психолога». Вот какие данные внес он затем в свой доклад о допрошенном: