Стакан воды - [3]

Достоверность сообщаемых им интересных сведений обеспечивала ему аудиторию повсеместно

и делала его беседы нескончаемыми. Он зачитывался «Ответами на вопросы читателей», часами потел над кроссвордами, знал наизусть отдел «Почему мы так говорим?» и вырезал из газеты «Заметки натуралиста».

Он был переполнен удивительными фактами и сведениями, всегда пребывал в готовности поделиться ими и неизменно стремился пополнять свой драгоценный запас.

Легко представить себе восторг Гребешкова, когда сама судьба в лице неосторожного маляра, капнувшего краской на пиджак академика, привела сюда, в комбинат, того самого Константинова, портрет которого Семен Семенович бережно вырезал из «Огонька», а статью выучил почти наизусть.

И сейчас Гребешков, совершая очень распространённую ошибку, занимал академика разговорами о его работе. Он задавал ему пространные вопросы, в которых пересказывал Константинову его же статью.

Академик вежливо кивал и кратко, но терпеливо отвечал на вопросы. Видно было, что он уже привык к всеобщему интересу, который повсеместно проявляется к его работе. Заметно было и то, что ему, вероятно, порядком надоело удовлетворять любознательность каждого случайного знакомого. Но — ничего не поделаешь! — сфера его деятельности интересовала всех без исключения.

— Вот у вас было сказано, что сто пятьдесят лет жизни, — горячо говорил Семен Семенович, — это не фантастический предел человеческого долголетия, а лишь естественная норма. Так?

— Совершенно справедливо. Норма, предусмотренная самой природой.

— А откуда вы это знаете, профессор?

— Не я знаю, наука знает... — улыбнулся Константинов. — Причём знает давно... Согласно расчётам Бюффона, продолжительность жизни животных в шесть-семь раз больше того отрезка времени, в течение которого происходит рост организма...

— А сколько лет растёт человек? — спросил Гребешков.

— Развитие человеческого организма заканчивается к двадцати пяти годам. Значит, человек должен жить...

—Полтораста лет! — Гребешков восторженно всплеснул голубыми нарукавничками. — Действительно, полтораста — это минимум!.. А мы, значит, сейчас живём в два, а то и в три раза меньше, чем полагается! Это никуда не годится, профессор... Наука не имеет никакого права мириться с таким положением!.. В три раза!

— Совершенно с вами согласен... Простите, не знаю, как вас по имени-отчеству...

— Семен Семенович, — потупившись, подсказал Гребешков.

—Мы, Семен Семенович, и не собираемся мириться, — с улыбкой заверил академик. — Мы постараемся не только вернуть человеку его законные полтораста лет, но ещё и продлим ему жизнь лет этак до двухсот, а может быть, и до трехсот!

—Грандиозно! — воскликнул Гребешков, всегда готовый восхищаться чужими открытиями, изобретениями и вообще всяческими проявлениями прогрессивной человеческой мысли. — Так грандиозно, что даже не верится!..

В этот момент он, к величайшему своему сожалению, закончил чистку пиджака. Константинов с искренним удивлением обнаружил, что от пятен не осталось и следа.

—Семен Семенович, мне тоже на основании моих недавних представлений не верилось в возможность так быстро и так хорошо вычистить пиджак. А теперь я стыжусь своего неверия! Вашу руку! Благодарю вас, вы меня очень выручили.

Гребешков скромно отмёл изъявления благодарности, но руку академика пожал с удовольствием и выразил надежду, что ему ещё представится случай продолжить сегодняшний интересный разговор, когда у академика испачкается ещё что-нибудь.

— Конечно, конечно! — засмеялся Константинов. — Теперь я чуть что — сразу к вам! А сейчас, простите... — он взглянул на часы. — Действительно, пора

и

торопиться па аэродром. Сегодня буду в Кисловодске. Лечу продлевать собственную жизнь...

И, ещё раз поблагодарив Гребешкова, академик Константинов схватил свой туго набитый жёлтый  кожаный портфель, лежавший на соседнем кресле, и торопливо вышел па улицу, где его уже давно ждал сверкающий «ЗИМ».

Тем временем, Маша Багрянцева справилась с очередью. Посетили разошлись, в комбинате наступило короткое затишье.

Маша ушла в цех, и в центральном салоне Гребешков остался один. Семен Семенович был даже рад этому. Он ещё находился под впечатлением своего волнующего разговора с академиком. Захваченный смелой Константиновской фантазией, он уже сам мысленно жил в будущем.

Однако приход очередного посетителя вернул его в наши дни.

Посетитель был явно смущён. Он поставил на стол Гребешкова пухлый портфель и, поспешно расстёгивая пряжки и замки, заговорил:

— Неловко, понимаете, получилось. Прихожу, понимаете, в баню. Лезу, понимаете, в портфель... А там, понимаете, вместо бельишка и, понимаете, мочалки вот это, понимаете.

С этими словами он извлёк из портфеля плотно закупоренную колбу, наполненную прозрачной жидкостью, и толстую зелёную папку с какой-то рукописью.

Гребешков вежливо улыбнулся и сочувственно покачал головой, хотя и не понимал, почему этот чудак именно ему рассказывает о своей забавной рассеянности. А тот, все более волнуясь, продолжал:

— Ну я, понимаете, сразу — сюда... Потому что мне-то, понимаете, за другим бельишком сбегать ничего не стоит, а товарищ, может быть, без этой, понимаете, колбы как без рук! И в папке, понимаете, возможно, научный материал, который ему для доклада необходим, а он вместо него в портфеле мою мочалку, понимаете, обнаруживает... Петрушка, понимаете, получается!