Стакан молока, пожалуйста - [15]

6

— Мы едем в одно роскошное место! — уверил ее Людвикас. — Огромный дом. Множество комнат. Большие гостиные и баня. Там ты познакомишься с разными людьми. Во всяком случае, с одной русской девушкой.

Он стал насвистывать. И даже не очень фальшиво, но этот свист не успокоил Дорте. Ей хотелось задать много вопросов, но слов не было. Она могла бы сказать ему, что моется в бане только с членами своей семьи или со знакомыми, но никак не с чужими. Но это они поймут, когда она откажется идти в баню со всеми. Про это можно и не говорить. Она вообще не разговаривала с Людвикасом. Да и он с Макаром тоже. Макар был явно не из болтливых. У него были потные руки, она почувствовала это, когда он обнял ее за талию, помогая сесть в машину. Она попыталась вырваться, однако его пальцы впились в ее обнаженную руку. Дорте быстро убрала руку и села в машину Он засмеялся. Его смех прокатился по земле на многие километры. Он звучал все громче и громче. До тех пор, пока Дорте не поняла, что сжала зубы так крепко, что едва ли сможет снова разжать челюсти.

Если я не перестану всего бояться, то лучше мне сразу вернуться домой, подумала она. Правда, у нее не было денег, но она могла позвонить по телефону матери Николая и попросить ее передать Вере или маме, что, к сожалению, ей нужны деньги на автобус, чтобы вернуться домой. Деньги можно и прислать, но ведь именно нужда в них и заставила ее уехать. Ей было стыдно обращаться к матери с такой просьбой. Вера была права, называя Дорте избалованным ребенком, над которым все трясутся.

Отец посоветовал бы ей привыкнуть к миру. Он сидел бы в своем кресле и рассуждал на эту тему. Буднично, без тени раздражения. «Мир нужно принимать таким, какой он есть, и с добрым сердцем». Но ведь так должны считать все люди, подумала Дорте. Иначе у тебя ничего не получится, и ты будешь вечно зависеть от других. Не об этом она мечтала. И не это имел в виду отец, когда строил для нее планы, заставлял учиться и много читать. Однажды Вера плакала над чем–то прочитанным, а отец утешал ее, говоря, что все это лишь выдумано писателем. Но когда Вера спросила, чем действительность лучше, отец только с улыбкой покачал головой: «Нужно подготовить себя к худшему, но вместе с тем не терять доверия к людям».

Пока что никто не сделал ей ничего плохого. Макар хотел просто проявить любезность, он не виноват, что у него потные руки и что он, наверное, не слишком умен. Если бы это были руки Николая, она бы замерла от блаженства и даже не заметила, потные они или нет. Может быть, она бы даже прислонилась к нему. А он бы обнял ее еще крепче. Так у них бывало. А теперь он ходит по Каунасу, и его теплые руки пахнут хлебом, но она не может этого почувствовать.

К вечеру тени домов и деревьев удлинились и лежали на земле, словно сбитые кегли. Ландшафт пересекали зеленые, желтые и охристые полосы, небо на востоке было красным. Они свернули с шоссе и поехали по лесной дороге. По обе стороны не было ничего, кроме леса. Ни городков, ни церквей, ни полей, ни амбаров.

Дорте подумала, что ей следует попросить у Людвикаса свой паспорт, но у нее не было повода сделать это. Нельзя спрашивать о паспорте, когда он сосредоточенно ведет машину. Ей хотелось и есть и пить — тот черствый хлеб не лез в горло, и она не позавтракала. Но ей не хотелось, чтобы ее сочли капризной и назойливой. Здесь все равно, наверно негде купить что–нибудь съестное.

— Еще далеко? — спросила она через некоторое время.

— Несколько километров. — Ответ выскочил из Макара, как черт из табакерки. Но, слава богу, он хоть что–то сказал. Воспоминание о его смехе постепенно стерлось. Голос его звучал лучше, чем смех.

— Людвикас, а где мой паспорт? Верни мне его, а то потом я забуду, — быстро проговорила она. Слишком быстро.

— Да не дергайся ты! Твой паспорт останется у меня, пока мы не сядем на паром. Я должен предъявить его вместе с билетом. У нас один групповой билет. Это гораздо дешевле, — сказал Макар.

Дорте не предполагала, что ее паспорт окажется у Макара. Но тут она ничего не могла поделать. Очевидно, билетами ведал он. Людвикас включил музыку на полную громкость, и она больше ни о чем не спрашивала. От жажды у нее саднило горло. Словно кто–то надраивал его ежиком для мытья керосиновой лампы.

— Мне хочется пить! — не выдержала она наконец.

— Нам тоже! — буркнул Людвикас почти дружелюбно. — Но мы уже скоро приедем.

Когда темнота покрыла землю и небо наверху казалось фиолетовым окном, до которого невозможно дотянуться, справа от дороги появилась изгородь. За изгородью по–прежнему шел лес, но более редкий и светлый — там были только лиственные деревья. Последнюю часть пути Дорте боролась с тошнотой, потому что ее спутники впереди без конца курили. Открытые окна не спасали. Дым все равно летел к ней на заднее сиденье. Один раз она вежливо попросила их курить поменьше, но Макар раздраженно велел ей замолчать. Она старалась не думать о том, как он ей не нравится. Однако это не помогло.

Наконец Людвикас свернул на покрытый ракушечником двор, окруженный тремя домами. Когда Дорте вышла из машины, темнота окутала ее влажным покровом. После жары и спертого воздуха в машине ей показалось, что на улице даже холодно. Удушливо пахло хвоей и землей. Запах был такой сильный, что Дорте захотелось плакать. Наконец–то она сможет напиться!