СССР. Зловещие тайны великой эпохи - [69]

В начале 1959 года Юрий Сергеевич с тревогой в голосе сообщил директору Московского планетария, что все его статьи из редакций изъяты, а ему самому строго-настрого запретили впредь писать или рассказывать публично о своих разработках.

— Как, кто запретил?!

— Соответствующие органы…

Хотя прошло уже шесть лет со дня смерти И.В. Сталина, порядки в стране по-прежнему оставались жесткие, так что решение «органов» никто и не пытался оспаривать. Правда, кое-кто из лекторов как бы подпольно продолжал рассказывать о танкетке Хлебцевича. Но эта «партизанщина», на счастье, не привлекла тогда внимания КГБ — аудитория у лекторов была не ахти какая массовая…

— Но почему последовал такой запрет?

— Точно я этого не знаю, а спросить уже не у кого — Юрий Сергеевич умер в 1966 году. Да и сам он, я уверен, много не знал…

Остается ступить на зыбкую почву предположений.

Скореє всего, запрет последовал потому, что где-то в недрах «королевского хозяйства» примерно в это время были начаты работы по созданию реальных луноходов. И шум в прессе на эту тему прекратили во избежание случайных утечек информации. У нас в то время любили всяческие космические секреты.

Но если это так, почему не пригласили к сотрудничеству самого Юрия Сергеевича? Уж ему бы, казалось, и карты в руки! Объяснение этому может быть такое: Хлебцевич был не «из той системы». Возможно, С.П. Королев даже хотел привлечь специалиста, но сделать этого без согласия «компетентных органов» он не мог.

Так что «тачанки» для Луны мы все-таки сделали. Но не в 30-х годах, а полвека спустя. Кое-кто, впрочем, не без иронии называл их «лунными блохами».

Луис — брат убийцы Троцкого

«В далекой Мексике стоит на могиле белый камень с серпом и молотом на лицевой стороне. А на престижном Кунцевском кладбище в Москве на обелиске в форме флага, высеченного на красном граните, выгравировано изображение медали, которую вручают только Герою Советского Союза, — начинает свой рассказ Г.И. Анохин, известный российский ученый-скандинавист, академик Фарерской академии наук, профессиональный альпинист, ветеран Великой Отечественной войны. — В июне 1956 года, разжалованный до нуля из старших инструкторов альпинизма и туризма за катастрофу в днепропетровской сборной на Казбеке 31 декабря 1953 года, я впервые приехал в альпинистский лагерь «Искра» в ущелье Баксан на Центральном Кавказе из Запорожья, где первый год работал учителем физкультуры в средней школе № 30.

В первый же день прибывших распределили по отрядам, в отрядах — по отделениям. Меня, как «бывшего и опытного», тотчас избрали в отделении его старостой. Командиром отделения назначили свыше тоже разжалованного из инструкторов в младшие инструкторы литовца Акстинаса, а его заместителем — моего ученика, бывшего младшего инструктора Валентина Якубовича, разжалованного до стажера. Поэтому отделение получило тогда в лагере наименование «штрафного батальона».

Еще до того, как я стал составлять список нашего отделения новичков, я обратил внимание на тонкокостного, с гигантской залысиной, за которой вились рыжеватые волосенки, и высоким женским голосом одного из новичков. Хотя он говорил литературно абсолютно грамотно, пожалуй, даже избыточно литературно, он все же не поспевал за скороговоркой собеседников, а ряд слов бытовой речи со смехом переспрашивал, как бы понимая под ними что-то весьма веселое.

— Луис Меркадер! — назвался он мне, и я подумал: «Еврей из Прибалтики!..»

— Вы думаете, я еврей? — тотчас вслух догадался он, визгливо засмеявшись. — А я между тем каталонец из Барселоны, не испанец, а именно каталонец!

— Так и запишу, новичок! — согласился я.

Он оказался тридцати двух лет, на два года старше меня. А неулыбчивая и флегматичная женщина, как я заметил, постоянно молча стоявшая и следовавшая рядом с каталонцем, тоже оказалась с необычным именем — Анжелика. Она была женой Меркадера.

И так как альпинизм — особый образ жизни, а для ставших альпинистами это — шизофрения особого рода, которая всегда раздваивает человека, тянет его от других забот, дел, работы в горы, то и заболевший альпинизмом духовно остается в нем навсегда, испытывая особое чувство не просто дружбы, а кровного родства с теми, с кем пережил непогоду в палатке или на полке скальной стены, покорил вершину и спустился с нее, и в обществе равных прав все мы должны были стать как родные.

Но советское общество прошедших десятилетий — особо неправовое. Уже то, что в первый же день соседки по палатке Анжелики сказали мне, как особую сенсацию, что молчунья — дочь Г. М. Маленкова, заставило меня настороженно отнестись как к этой высокопоставленной даме, так и к каталонцу, наверное назначенному ей в супруги на самих верхах нашей империи. И если я, сын «врага народа» и сам сидевший в подвалах Смерша и в спецлагере в 19-44-1945 годах, вынужден был первую неделю держаться отдельно, то доцент из Днепропетровска и сын работницы ЦК КПУ Валентин Якубович, наоборот, завязал тесные узы дружеских связей с московской четой.

У нас были долгие теоретические занятия в альпинистских методических кабинетах лагеря, практические занятия на травянистых склонах и осыпях на скалах, а также на леднике Каш-та-Таш. Заключительным для новичков нашего отделения и всего отряда был изнурительный поход через два перевала и траверс вершины Азау-Баши (3687 метров) на стыке Центрального и Западного Кавказа. Луис не был сильным физически, хотя и не пришлось его разгружать. А уж хрупким он все-таки оказался. После вручения первичного в альпинизме значка «Альпинист СССР» в ответ на обычную его игривость и шаловливость Анжелика и ее соседки по палатке намяли ему бока и нечаянно сломали ребро. Тем не менее чета сумела после смены проделать переход «дикарями» с большей частью бывших участников лагеря через перевал Донгуз-Орун в Сванетию и далее на Черноморское побережье — в Сухуми.