СССР — страна, которую придумал Гайдар - [11]

– Житков и Гайдар – абсолютно разные писатели. Житков знал жизнь, много путешествовал, а Гайдар все придумывал, у него я насчитал свыше сотни ляпов, нестыковки в цифрах, датах, замены одних слов другими. В «Чуке и Геке» в авторской речи меховой кожух, мама называет эту вещь шубой, а сторож – полушубком.

Чуковский не любил Гайдара.

– Ну, почему Чуковский не любил Гайдара – это понять кое-как можно: потому что Чуковский – человек очень хитрый, извилистый, а Гайдар очень прямой. Я бы на месте Гайдара не очень бы любил Чуковского, поэтому мне так грустно понимать, что похож-то я на Чуковского, а не на Гайдара. Я вот всю жизнь мечтал быть похожим на Гайдара. Но ничего не поделаешь.

Значит, что касается ляпов, знаете, когда ребенок врет, как показано в рассказе Носова «Фантазеры» (кстати, Носов тоже один из рекомендуемых горячо авторов), – это не всегда убедительно, более того, это почти всегда бывает довольно развесистая клюква. Но я тем не менее люблю эти детские фантазии и с такой же нежностью думаю о Гайдаре, и мне даже неважно, шуба у него там или полушубок, потому что с равной легкостью это может быть ангельское крыло – ну все, что угодно, совершенно неважно. А ситуация «Голубой чашки», например, вся – разве она не искусственна сначала до конца – это огромное путешествие, предпринятое отцом и дочерью за сутки? Детский мир – вообще мир не очень достоверный, понимаете… Так что я, скорее, люблю это все. То, что Житков знал жизнь, Житкову не помогло. Роман Житкова «Виктор Вавич» при всех его достоинствах недотягивает до «Школы», недотягивает до гайдаровской прозы. Может быть, именно потому, что автор знает жизнь.

– Знаете ли вы Юрия Клепикова?

– Я вообще к Клепикову отношусь с восторгом. Я считаю, что это совершенно гениальный сценарист и очень талантливый писатель. Я не назвал еще многих. Я не назвал Юрия Коваля, которого считаю поразительным писателем и замечательным поэтом. Не назвал Новеллу Матвееву, стихи которой, как витамин, каждому ребенку необходимы. Клепиковские «Пацаны», конечно, входят в набор детского чтения обязательный. Не назвал я странным образом Юрия Сотника, которого я очень люблю. И Юрия Коренца, которого тоже очень рекомендую, его сейчас, слава Богу, переиздали.

– В начале вы упомянули Исаака Бабеля. Известно ли вам, что при его аресте был изъят законченный эпический роман? Выяснилось ли что-нибудь по этой теме?

– Эпического романа не было. Был изъят цикл рассказов «Великая криница», из которого три рассказа напечатано или два, по-моему, а больше ничего неизвестно. Есть упоминание Вячеслава Полонского, которому он рассказывал об этом и читал фрагменты, в дневниках есть. И есть упоминание жены, которая знала, что он работал над книгой о коллективизации. То, что он работал над романом о чекистах, известно только с его слов. И как оправдание того, что он бывал у чекистов. На самом деле, думаю, никакого романа там не было. Подозреваю, что Бабель вообще в последние годы писал очень мало. Много времени съедала сценарная халтура, кстати, не такая уж хатлурная. И много времени съедала работа вот над этой книгой из 15 (по другим данным – 17) рассказов о коллективизации. Больше, думаю, там не было ничего. Представить себе Бабеля, пишущего роман о чекистах, особенно в 1938 году, лично мне чрезвычайно трудно. Следов этой прозы не нашлось никаких, и это одна из самых больших потерь русской литературы. Но, с другой стороны, мне почему-то кажется, что все его многочисленные замыслы 30-х годов – это плод авторской мифологии. Как сказал Ясен Засурский, наш декан, когда я спросил его, почему Капоте ничего не писал в 70-е годы, – он долго объяснял социальные причины этого, а потом сказал: «Да потому, что хороший писатель, в отличие от плохого, может писать не во всякое время». Вот это очень точная формула.

– Какой ваш роман вы считаете лучшим?

– «ЖД», наверное. Я все их люблю, вообще-то. Они стоили мне много труда. Мне очень нравится роман, который я сейчас пишу, например. Он называется «Икс».

– Вы – биограф Окуджавы и Пастернака. Почему не Некрасова?

– Потому что про Некрасова успел написать Скатов, дай бог ему здоровья. Моя бы воля – уж, конечно, был бы Некрасов. А сейчас придется Маяковского. Да вот пишу, думаю, что к 120-летию (его! его! не моему).

– Как вы думаете, какие черты мифотворчества были бы характерны для современного Гайдара, который мог бы появиться в наши дни?

– Ах, какой прекрасный вопрос! Какой прекрасный вопрос! Он бы не мог появиться в движении «Наши», например. Он бы не мог появиться у «Молодой гвардии». Знаете, чтобы сейчас сделал Гайдар? Он бы описывал быт каких-то далеко странствующих людей. Романтические профессии. Каких-нибудь геологов, разведчиков каких-нибудь, благодаря чьему труду мы все сейчас существуем. Нефтедобытчиков, какой-нибудь быт Чукотки под Абрамовичем – что-нибудь такое. Или уехал бы, или странствовал бы. Понимаете, вот в чем штука, вот эта страшная для меня верификация, страшный признак состоятельности или несостоятельности страны. Гений, а как детский писатель Гайдар – безусловный гений, – он мало где может появиться, он не на всякой почве расцветет. От осины не родятся апельсины. И вот сейчас это «осина» – Иудино древо. И ждать на ней такого апельсина, как Гайдар или Житков – это тщетное довольно-таки занятие. Есть эпохи плохие, да, плохие, но великие. Эпоха сталинского террора почти ничего великого не породила, а эпоха 20-х породила, а эпоха 60-х породила. Значит, Гайдар не во всякое время возможен. В наше время он, может быть, тянул бы лямку какого-нибудь, там, я не знаю, клерка или военного в скучном гарнизоне, потом бы запил, уничтожил бы все вокруг себя. Не знаю. Гайдар возможен не везде.